– Спасибо, – поблагодарил я Главнюка.

Позади что-то зажужжало, и я увидел хромированный манипулятор, который приставлял к губам УмЧестьИСовесть@^ зажжённую сигарету.

– Перед тем как уйти, есть ещё одно дельце. У меня есть план, и мне нужна будет ваша помощь…

Палыч снова пил кофе, вперившись невидящим взглядом в столешницу.

– Есть информация, – я переслал ему список. – Надо брать. Всех разом.

– Хорошо, я свяжусь с регионами и дам команду на проведение операции. Но это несколько часов, не меньше.

– Да, я понимаю. И ещё нужно приказать, чтобы спецы отключили доступ к сети «из головы».

Палыч поморщился.

– Да знаю я, знаю! – раздражённо сказал я. – Да, половина всех взаимодействий в отряде на этом завязана, но что остаётся делать? Не умрут, покричат друг другу голосом.

– Ой, повыделывайся мне ещё тут! – взвился Палыч. – Знает он… – кружка с громким стуком опустилась на какую-то бумагу, оказавшуюся под рукой. По ней начало расплываться кофейное пятно. Впрочем, так же быстро шеф и успокоился. – Ты сам что делать собираешься?

– Участвовать.

– Кого будешь брать?

Я задумался и вызвал оба досье. Первый «москвич» был ничем не примечателен – покрытый татуировками юноша с угрюмым взглядом, простая шпана, вчерашний детдомовец из семьи репрессированных. Уже отсидевший срок по малолетке. А вот второй…

– Сектанта, скорей всего.

– Самое вкусное ухватил, – усмехнулся Палыч.

– И самое опасное, – возразил я.

– Добро. Можешь пока пойти отдохнуть. Тут тебе не налёт на базар. Готовиться надо вдумчиво.

– Да, насчёт этого. У меня есть идеи. И я хочу, чтобы их включили в план.

Ближайшие несколько часов я провёл в кабинете знакомого оперативника, скорчившись на небольшом диванчике и укрывшись синим солдатским одеялом, внешний вид и колючесть которого не менялись, наверное, уже лет триста.

Я открыл глаза и, вытянув голову, увидел, что тьма не рассеялась. За окном была глубокая ночь, лишь светились ярко фонари и неоновая наглядная агитация на соседнем здании. Внутри черепа зудел входящий звонок от Палыча.

– Подъём. Полтора часа до операции.

– Ты внёс мои коррективы? – поинтересовался я судьбой своих предложений.

– Да, будь по-твоему.

Я отключил звонок, широко зевнул и, с наслаждением потянувшись, снова отправился в подземелья – туда, где вокруг эскадрильи чёрных вертолётов суетились небритые техники в промасленных комбинезонах, роботы-погрузчики и прочая обслуга.

В раздевалке было шумно: у бесконечных рядов железных шкафчиков в сырой полутьме толкались, грубо шутили, громко хохотали и лязгали стальными конечностями полуголые шкафообразные Железные дровосеки. Это был единственный момент, когда заступающая смена имела возможность пообщаться с теми, кто уходил на выходной. Штурмовики надевали тяжёлую чёрную броню и царапали подошвами тяжёлых ботинок каменную плитку пола.

– О, здорово! – поприветствовал меня один из бойцов: выше на голову, с широченной челюстью и светлыми мягкими локонами младенца. – Это мы с тобой полетим?

– Ага, – я пожал ладони размером с совковую лопату: ему и остальным штурмовикам. – Скоро увидимся!

Поднявшись по длинной лестнице, где лампочки горели через одну, я очутился в арсенале.

– Чего изволите? – Фёдорыч, эдакий благообразный старичок-боровичок, меня узнал и заулыбался. Он стоял за деревянной стойкой, как на обыкновенном армейском вещевом складе, и, если бы я не знал, что у нашего старшины медалей до пупа и в теле железа больше, чем плоти, это показалось бы мне вопиющим нарушением правил безопасности, учитывая то, какие сокровища хранились за его спиной.

– Давай-ка мне «троечку», – назвал я номер класса брони.

– А может, «четвёрочку»? Сектанты вас там не плюшками кормить будут.

Я задумался и вспомнил «четвёрочку» – бронежилет с воротником, наплечниками и паховой пластиной, шлем, как у скафандра, щитки на руках и ногах, кевлар вместо ткани – практически скафандр.

– Нет, всё-таки давай «троечку».

– Ну, как знаешь, – поджал губы Фёдорыч и, пошевелив усами, полез куда-то под стойку.

Мне стало неудобно, что я пренебрёг его советом.

– Всё нормально будет. Я же и так бронированный.

– Бронированный не бронированный, а в туннеле всякое может быть. Газы, электричество, растяжки. Да и стрелять будут в упор, – я слушал ворчание завхоза и вспоминал того, кто недавно стал убийцей депутата.

Как его фамилия? Забыл уже, чёрт. Наверное, он был таким же. Прежнее поколение, родившееся во время войны и не заставшее мирного времени, вовсю хлебнуло лиха, но это сделало их не злыми, а наоборот. Те немногие окопники, кто уцелел в пекле Величайшей Отечественной войны, были добрыми. Очень добрыми. Ценили жизнь – каждый момент – и любили её беззаветно, какой бы она ни была.