После первого же водолазного спуска я решил, что никогда не смогу нырять в акваланге и это занятие не для меня. На водолазных курсах нас обучали и погружали под воду только в бассейне в тяжелом водолазном скафандре, в который по шлангу подавался воздух. Водолаз-любитель, который впервые опускал меня под воду, еще твердо не усвоил, что одно из первых правил – это обеспечить водолазу нейтральную плавучесть. Она регулируется индивидуально подбором количества грузов на водолазном поясе и зависит от веса водолаза и толщины его водолазного комбинезона. Мне был выдан его пояс раза в два меньший по весу, чем было необходимо. Поэтому все мои усилия в течение получаса были направлены только на то, чтобы добраться до дна и там за что-нибудь зацепиться, чтобы меня не выбрасывало из воды, как пробку из бутылки шампанского. В этой борьбе я ничего не мог видеть вокруг себя, дыхание сбилось на первой же минуте, и я еле успевал лихорадочно делать вдох и выдох. Под маску протекла вода, заливая глаза и нос, вызывая из него обильные неприятные выделения. Кроме отвращения, это ныряние ничего вызвать не могло, и я удивлялся, чему другие все так восторгаются после водолазных спусков. После обеда приехал водолаз-профессионал Александр Мурахвери (Мурик), он поинтересовался, с каким поясом я нырял, так как пояс для меня он только что привез. Мурик высказал все, что он думал о моем первом водолазном учителе, используя все приемы и обороты русской не литературной речи, принятые в таких обстоятельствах. Затем заставил меня надеть водолазный костюм и стал подбирать груза для моего пояса. Лишь после того, как я без усилий ложился на дно, а, вдохнув, поднимался над ним, Мурик разрешил мне надеть акваланг и все остальное снаряжение. Добавив еще один груз, он пошел со мной под воду, посоветовав напоследок: «Дыши так же, как на поверхности».

Я спокойно погрузился на дно – красота, окружавшая меня, была необыкновенная, я забыл, что дышу воздухом из баллона. Лучи от яркого солнца, расходящиеся в воде веером, наполняли ее необыкновенным светом. Между верхушками скал, в светло-голубоватом пространстве, не обращая на меня никакого внимания, сновали разноцветные рыбы, по дну копошились крабики, ползали различные морские звезды и ежи, кругом колыхались фантастические заросли водорослей. На скалах красовались, как необыкновенные живые подводные цветы, распущенные щупальца анемонов. Подводный мир удивляет и покоряет всякого, побывавшего в нем хотя бы один раз. Я не стал исключением, проведя около трех тысяч часов под водой в бухтах и заливах от юга до севера Приморья и на рифах – от Австралии до Африки.

Маленькому кораблю «Валериан Урываев», который изучал погоду и условия возникновения цунами в океане, из-за того, что он был утыкан многочисленными антеннами и локаторами и имел славу советского судна-шпиона, не давали заходов ни в один из иностранных портов, кроме Сингапура. Руководство Гидрометцентра обратилось в Академию Наук с просьбой организовать совместную экспедицию с японскими или австралийскими учеными, чтобы получить разрешение на заход в любой иностранный порт и «рассекретить» наконец это научное судно. Все расходы по проведению экспедиции на любой срок и в любой район метеорологи брали на себя. Судно было очень маленьким, поэтому организовать на нем серьезную экспедицию было невозможно, но сходить на рифы Австралии и поработать там месяц-другой со знакомыми австралийскими учеными, было очень заманчиво. Мы списались со своими австралийскими коллегами. После разрешения небольших проблем и формальностей, связанных с работой в одном из австралийских заповедников, было получено согласие австралийской стороны на проведение исследований вблизи западного побережья Австралии.

В начале декабря, погрузив акваланги и оборудование, необходимые для изучения рифов и кораллов, мы – шесть человек из нашего Института – вышли в составе команды «корабля погоды» из Владивостока курсом на Сингапур. В те времена (в конце 70-ых годов) ни одно из уважающих себя судов не проходило мимо этого всемирно известного порта, где, благодаря беспошлинной торговле все было самое дешевое. Корабли заправлялись горючим, водой и запасались продуктами, команды отоваривались всем, что производилось в мире, – от жевательной резинки до суперсовременной радио-, фотоаппаратуры и только что появляющихся персональных компьютеров. Нас, прежде всего, интересовало японское и итальянское водолазное снаряжение, поскольку наше армейско-советское снаряжение оставляло желать лучшего. Для обеспечения безопасности работ нам нужны были глубиномеры и водолазные часы. Кроме этого, мы решили обзавестись хорошими масками, ластами и дыхательными трубками, планируя истратить почти всю полученную валюту.

Мы подходили к Сингапуру ранним утром, в прозрачно ясный, жаркий солнечный день и первое, что мы почувствовали – это был незнакомый устойчивый запах, насыщающий теплый влажный тропический воздух. Движение судов на подходе к порту все возрастало, стали появляться гигантские танкеры и мощные буксиры с плавучими бурильными платформами, вода из синей стала сначала зеленоватой, потом желто-зеленой, к тропическим ароматам начали примешиваться запахи дизельного топлива. Из- за горизонта появились очертания строений, которые медленно вырастали, и превратились в небоскребы, толпившиеся отдельной группой прямо на подходе к причальной части порта.

Вот он «бананово-лимонный», помня песню Вертинского, пронеслось на палубе, приветствуя скопище кораблей на рейде, уже бросивших якоря. Стремительно, выйдя нам навстречу, и совершив прямо балетный пирует, притерся к борту лоцманский катер (PILOT) и с него отдали указание, где стать на рейде. Боцманская команда вовремя спустила трап, по нему взлетел с документами в портфеле смуглый элегантный представитель таможни. Через час у нас уже было собрание в столовой команды, инструктаж и выдача валюты.

Спрятав валюту в фотографический кофр, я вместе со всеми, разбитыми в группы по пятеркам (только так мог советский человек ступить на иностранную землю, по пять пар глаз) стал погружаться в один из рейдовых катеров, один за другим подходивших к трапу «Урываева». Через десять минут мы уже были на городском пассажирском пирсе и, стали разбредаться во все стороны многомиллионного города.

Кстати о группах. Накануне выхода на берег вывешивались списки тех, кто «увольняется» на каждый день стоянки в порту. Для проформы проводился опрос пожеланий спутников по выходу на берег. Но обычно «Помпа» (первый помощник капитана по политической части – непременный член команды в советское время), не спал ночей, и составлял «пятерки» спустя годы уже «тройки», заодно «прощупывая» возможные, нежелательные, возникшие за время рейса, «связи». Связи, конечно, были, но он «стоял на страже» всеобщего целомудрия и разлучал все стихийно возникшие за этот месяц пары (потенциальные перебежчики и предатели по его мнению), известные ему или его «осведомителям». Вообще эти тройки были, отработанным с «искровских» времен, способом контроля всех за каждым. Старший по тройке, или еще его называли «звеньевой», обязан был доложить о разъединении тройки на время более двадцати минут, что было с точки зрения начальства достаточно для посещения общественного туалета дамами, так как тройки делались смешанными. Старшим в тройке назначался кто-нибудь из руководящего состава команды или экспедиции. Списки троек вывешивались вечером, за день перед увольнением на берег. «Не разъединяться», «не вступать в разговоры», не «поддаваться» и так далее – вот напутствия, которые мы получили от «помпы».

Город сразу же обступил нас со всех сторон, обхватил блестящими стальными переплетами окон с разноцветными стеклами, закрыл тенью нескольких небоскребов. С пирса на второй этаж застекленной эстакады двигались эскалаторы, мы ступили на один из них, и началось наше путешествие по этому «азиатскому чуду». Как хорошо после двухнедельной болтанки в океане, из которых неделю мы провели между небом и водой, идти по красивым, узорчатым плиткам тротуаров, слушать многоголосье города, пялиться на разноцветные рекламы и вдыхать другой, мягкий, наполненный влагой и ароматами воздух.