Жаров готов был броситься в спор, но я опередил его вопросом:

— А если допустить, что письма написаны с разницей во времени?

Следователь помолчал, потом тряхнул головой:

— Значит соперничества не было. Одного разлюбила, другого полюбила…

— Кого разлюбила, кого полюбила? — продолжал я.

— Об этом можно только гадать, — сказал Жаров. И признался: — Да, плаваем мы пока что. Без фактов… Опросили бог знает сколько зорянских жителей — соседей, сверстников и сослуживцев Митенковой — и никакого просвета. Давно было, а главное — Митенкова всячески сторонилась людей…

Поговорить с Межерицким я поехал один, без Жарова. Следователь выехал в командировку.

Опять знакомый парк при диспансере. В опавших листьях. Расчищены только асфальтированные дорожки, по которым разгуливали больные, одетые весьма живописно: из-под пальто, фуфаек, курток выглядывают длинные халаты.

Зима запаздывала. И неприбранная снегом земля, и серые домики, а главное, сознание, что это за лечебное заведение, производили тягостное впечатление.

Борис Матвеевич только вернулся с обхода. Был чем-то недоволен, раздражён. Таким я его видел очень редко. Он распек одну из санитарок, кому-то сделал выговор по телефону. И когда, наконец, завершил самые неотложные дела, сказал, оправдываясь:

— По горячим следам. Не скажешь сегодня, завтра забудется… Ты, конечно, по поводу вашего пайщика?

— Да, Борис, потолковать надо. — Наедине мы обходились с ним без отчества. — Скажу откровенно: у нас пока достижений мало…

— У нас не больше, — вздохнул врач. — Мне самому ещё не совсем все ясно. Понимаешь, двигательные рефлексы у него более или менее в норме. Он двигает ручками и ножками, как мы с тобой… Выходит, у него расстройство мышления. В принципе говорить он может. Но не говорит, потому что амнезия. Есть амнезия, когда выпадают из памяти события, предшествующие расстройству сознания. Есть такая, когда забывается то, что произошло после заболевания. А наш пайщик не помнит ни до, ни после. Плюс амнестическая афазий. Что это значит? Отвечу. Из-за потери памяти он не может назвать предметы, ощущения и вообще ничего. Если заболевание пайщика в результате органического поражения головного мозга — дело наше с тобой дрянь. Во всяком случае — надолго. Будем надеяться, что расстройство функционального порядка.

— Это можно лечить? — спросил я.

— Можно. Сейчас мы даём ему психотропные средства. Смешанного действия. Успокаивающие и возбуждающие одновременно… Что ты улыбаешься?

— Да так. Парадоксально — и успокаивающие, и возбуждающие.

— У нас ещё не то на вооружении. — Борис Матвеевич прошёлся пальцами по редким волосам вокруг плеши. — Воздействуем мы на пайщика и гипнозом. Не думай, что это как в цирке — человек висит в воздухе. Лечебный гипноз. Внушение… Так что со своей стороны мы пробуем все доступные методы.

— А недоступные?

— Таких не знаю. Может, подскажешь?

— Ну, какие-нибудь эксперименты…

— Один эксперимент уже стоит у него в палате, — усмехнулся психиатр.

— А если ему поиграть произведения, как предлагал Жаров?

— Об этом мы ещё потом поговорим. Сейчас только скажу: когда ты подарил нам такой прекрасный инструмент…

— Передал во временное пользование, — погрозил я шутливо пальцем.

— А я уже хотел оприходовать… Так вот, пайщик тогда не был готов к активному воздействию на психику… Понял?

— Да. Продолжай о его заболевании. Ты говорил, что это может быть не от заболевания мозга. Тогда от чего?

— Возможно, испуг, сильное душевное волнение, потрясение… Представь себе, что он испытал, когда его обнаружили! И потом он ведь все слышал — обыск, самоубийство… Об этом ведь говорилось вслух, не так ли?

— Конечно, — согласился я.

— Сколько лет он жил, ожидая и опасаясь разоблачения! Но такое стечение обстоятельств потрясло его очень сильно.

— Во всяком случае не меньше тридцати лет прятался.

— Вот видишь!

— А может, и больше.

— В войну, выходит, засел?

— Есть такое предположение…

Межерицкий некоторое время сидел молча, потом заговорил:

— Допустим, ты перенервничал. Какая обстановка возвращает тебе спокойствие?

— Дом. Рыбалка.

— То есть ты автоматически, без обдумывания, точно стремишься отдохнуть

— домой, а ещё лучше на рыбалку… Это уже твёрдо выработанный стереотип. Теперь пойдём дальше. Тут уже чистый Павлов. Первая и вторая сигнальные системы. Как ты знаешь, первая — это восприятие раздражителей посредством органов чувств. Вторая — через слово. Она дана только человеку. На основании учения о взаимодействии двух систем было выделено три человеческих типа: художественный, с преобладанием первой; мыслительный, с преобладанием второй, и средний, с гармонией двух… Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Учил ещё в институте…

— Домовой, как вы его называете, может скорее всего принадлежать к художественной группе. Как композитор. Чтобы вывести его из состояния застоя, сдвинуть с точки, на которой споткнулось его сознание, надо воздействовать на него через первую сигнальную систему… Что может возбудить в нем какие-то переживания, ассоциации, картины?

— По-моему, музыка…

— Да, по-моему, тоже. Здесь ещё и психология творчества. Я посмотрел несколько книжек по этому вопросу. Мы ведь давали ему возможность слушать музыку. Но он на чужие сочинения не реагирует. Понимаешь, это переживания других. Мы можем сопереживать вместе с композитором, создавшим то или иное произведение, но никогда не возникнет в нас то, что заставило создателя переложить свои чувства в звуки. Только у него одного появляется конкретная картина, предмет, человек, обстановка, которые родили данное сочинение…