Сталин о Гитлере

Когда Сталин впервые узнал о Гитлере? В дни "пивного путча" 1923 года, когда мир впервые заговорил об этом человеке? Очень возможно, если судить по вниманию, которое уделялось тогда Германии в кремлевской верхушке. Если заглянуть в документы Политбюро ЦК РКП(б) лета - осени 1923 года, то берет просто оторопь. Архивное дело так и называется: "Коммунистическая партия Германии - германская революция". Короче говоря, в Москве серьезно считали, что в Германии вот-вот свершится революционный переворот, после чего не исключено вооруженное участие Красной Армии на стороне восставшего немецкого пролетариата. Именно в этом контексте в 1923 году Сталину пришлось столкнуться с немецким фашизмом. Столкнуться в контексте действий германских коммунистов и обсуждений в Коминтерне отношений КПГ и национал-социалистической рабочей партии (НСДАП). Это было в 1923 году, когда в Германии назревал политический кризис, который КПГ и некоторые лидеры Коминтерна считали преддверием социалистической революции.

Сохранилась переписка Сталина - секретаря ЦК РКП(б) с тогдашними его друзьями (будущими врагами) - лидером Коминтерна Григорием Зиновьевым и Николаем Бухариным. Оба отдыхали тогда в Кисловодске и обменивались письмами с Москвой. 27 июня 1923 года Сталин иронически сообщает Зиновьеву о том, что у немецких товарищей безо всяких оснований "вскружилась голова" и они ныне опомнились, отказавшись от массовых демонстраций. Зиновьев же был встревожен поведением Сталина, который "сразу решил, что германский ЦК ничего не понимает" и под влиянием Радека соглашается с примирительным отношением к "фачистам" (так тогда часто писалось слово "фашист"). Радек, мол, несправедливо бичует КПГ за ее воззвание против "фачизма". Самому Сталину Зиновьев пишет (более осторожно), что не надо верить "болтунишке Радеку", а Брандлер (тогда лидер КПГ) прав, когда готовит "рабочих к бою с фашистами".

И вот Сталин (еще задолго до появления рокового тезиса о "социал-фашизме" как главной опасности) отвечает Зиновьеву следующими рассуждениями в письме от 7 августа 1923 года:

"...Что касается Германии, дело, конечно, не в Радеке. Должны ли коммунисты стремиться (на данной стадии) к захвату власти без с.-д., созрели ли они уже для этого - в этом, по-моему, вопрос. Беря власть, мы имели в России такие резервы, как: а) мир, б) земля крестьянам, в) поддержка громадного большинства раб[очего] класса, г) сочувствие крестьянства. Ничего такого у немецких коммунистов сейчас нет. Конечно, они имеют по соседству советскую страну, чего у нас не было, но что можем дать им в данный момент? Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты ее подхватят, они провалятся с треском. Это "в лучшем" случае. А в худшем случае - их разобьют вдребезги и отбросят назад. Дело не в том, что Брандлер хочет "учить массы", - дело в том, что буржуазия плюс правые с.-д. наверняка превратили бы учебу-демонстрацию в генеральный бой (они имеют пока что все шансы для этого) и разгромили бы их. Конечно, фашисты не дремлют, но нам выгоднее, чтобы фашисты первые напали: это сплотит весь рабочий класс вокруг коммунистов (Германия не Болгария). Кроме того, фашисты, по всем данным, слабы в Германии. По-моему, немцев надо удерживать, а не поощрять.

Всего хорошего И. Сталин"{2}.

Интереснейшая логика! Не говоря уж о скепсисе Сталина по адресу братьев по классу - немецких коммунистов. Важнее другое - иезуитский принцип "чем хуже, тем лучше". Давайте путь фашистам, и нам будет легче затем сплотить рабочий класс!

Увы, получилось только первое, а второе не допустил тот же Сталин, требуя от КПГ признать борьбу с СДПГ своей главной задачей. Единственное, в чем Сталин в 1923 году был прав, - это в том, то тогда будущая гитлеровская партия еще была слаба, что подтвердил мюнхенский "пивной путч" в ноябре того же года. Но дальновидный политик был обязан понимать перспективы политического развития, зародыши которого обнаружились уже в начале 20-х годов. Сталин же всеми силами толкал немецких коммунистов против социал-демократов, "фачисты" не привлекли его внимания.

Когда в Коминтерне разгорелись споры о том, кто же представляет главную опасность для международного рабочего класса - социал-демократы ("социал-фашисты") или национал-социалисты, Сталин фактически стал лидером ортодоксального крыла коммунистических партий Европы, представители которого основного противника видели не в фашизме, а в социал-демократии. Этот тезис, выдвинутый ВКП(б), был навязан и другим компартиям.

Эта дискуссия продолжалась долго. Еще в январе 1924 года лидер Коминтерна Григорий Зиновьев на заседании президиума ИККИ (Исполкома Коминтерна) заявил, что социал-демократия "скатилась" к фашизму. Его поддержал Сталин - член делегации РКП(б) и ИККИ. В сентябре 1924 года в статье "К международному положению" он пишет, что "социал-демократия и фашизм не антиподы, а близнецы"{3}. Гитлера он не упоминает, ибо в то время у всех на устах был не малоизвестный баварский политик, а Бенито Муссолини, совершивший "марш на Рим". Конечно, Сталин тогда не играл решающей роли, и тезис о социал-фашизме принадлежал не ему, а Зиновьеву. Но к концу 20-х годов ситуация изменилась. Уже не Зиновьев, а Сталин определял линию ВКП(б), а следовательно, ИККИ. X пленум ИККИ в июле 1929 года определил "социал-фашизм" как особую форму фашизма в странах с сильной социал-демократией. Этот тезис сохранял обязательную силу до 1934 года - до горестных уроков, преподанных Гитлером в Германии. Лишь под давлением этих событий и нажимом нового руководителя Коминтерна Димитрова Сталин, как показывает архив Димитрова, неохотно согласился на формулу "единого фронта" коммунистов и социал-демократов, принятую в 1935 году на VII конгрессе Коминтерна.

Сегодня, после трагического опыта 30 - 40-х годов, выглядит даже странно, когда в работах и выступлениях тех лет кто-либо мог отрицать главную опасность - опасность фашизма. В этом отрицании часто видят злой умысел, а что касается Сталина, то и подавно усматривают в его оценках отражение дьявольского плана. Однако модернизация истории - дело соблазнительное, но и опасное. Рождение губительной теории "социал-фашизма" как главной опасности для мирового рабочего движения было не только понятным, но даже закономерным. Коммунистические партии (в первую очередь российская, во вторую - немецкая) родились как отрицание социал-демократии, выйдя из ее чрева. Ленин делал это в российском (РСДРП) и международном (II Интернационал) масштабах в жестокой, почти истерической борьбе с признанными лидерами социал-демократии - Каутским, Гильфердингом, Бауэром и их коллегами.

Аналогичным образом, правда в специфической форме, действовал Сталин. Он был замечен Лениным после публикации работы "Марксизм и национальный вопрос", в которой, дебютируя на теоретической сцене, Сталин всю свою полемику направил против австрийских марксистов и их воззрений в национальном вопросе. "Чудесный грузин" (как его называл Ленин), прожив 1913 год в Вене, потратил это время на борьбу с социал-демократией. Правда, не зная ни слова по-немецки. Но ему помогли его соотечественники, также жившие в австрийской столице.

Для Сталина, как, впрочем, и для более образованных членов ЦК Зиновьева или Бухарина, конфронтация с социал-демократическими партиями II Интернационала была естественной. Все, что шло от социал-демократии, подлежало анафеме и отвержению. Зато любой ее противник становился возможным союзником (по рецепту "враг моего врага - мой друг"), что было использовано на практике КПГ чуть позже (в 1929 г.). Социал-демократы были все еще влиятельной политической силой, и коммунисты именно их избрали в качестве оппонентов.