Вожак стаи поднялся под самое небо, завис там на короткое мгновение, дал боевой клич, сложил крылья и полетел вниз. Его до каменной гладкости облитое встречным морозным воздухом тело превратилось в иглу.

Испуганный приближающимся свистом, Чужак задрал голову и сразу же ойкнул, неуклюже замахав руками.

Клюв ворона с чавкающим звуком вонзился в глазницу бандита, пробивая податливую плоть. Глаз глухо лопнул, а голова птицы глубоко погрузилась внутрь черепной коробки, пробивая крепким, словно камень, клювом тонкую перегородку кости и проникая до самого мозга. Ворон забил крыльями, хлеща ими по щекам Чужака и помогая себе выбраться наружу. Из раны брызнула кровь, горячая, свежая.

Остальные сородичи в гробовом молчании смотрели на эту внезапную охоту, иногда лишь одобрительно кивая своему вожаку. Он выполнил обещание – достал еду, и скоро ожидается знатный пир. Не в силах сдержаться, птицы вновь загалдели, раскачивая воздетые, словно в мольбе к небесам, ветви деревьев. Потом и вовсе взвились в воздухе, начали кружить идеально ровным кольцом над добычей. Скоро, скоро, совсем скоро.

Бандит захрипел, стал заваливаться на землю, нож выпал из мозолистой ладони. Судорога прошила тело, Чужак издал протяжный сиплый стон и плюхнулся лицом прямо в белый снег, марая его красным.

Услышав клич вожака, стая расселась обратно по своим местам. Охота была окончена.

Прикончивший бандита ворон взгромоздился тому на голову и немигающим взглядом черных бусин посмотрел на Человека.

– Зачем ты убил его? – спросил тот, глядя на птицу. И, припадая у могилы на колени, прошептал не своим голосом: – Он бы все упростил. Потому что я не могу… сам себя не могу…

Ворон дернул головой, стряхивая рубиновые капельки крови. Глянул на спичечный коробок, лежащий возле тела.

– Как же теперь я? – растерянно спросил Человек у птицы. – Когда же мне ждать облегчения страданий? Я не выдержу ни дня больше! Когда?

И словно ответом на его вопрос ворон зычно каркнул.

– Никогда? – ошарашенно переспросил Человек. И, опустив голову и плечи, мелко затрясся. Прошептал: – Да, верно. Никогда. Вечны страдания людские.

Ворон вновь каркнул, но тот, словно поняв, о чем сказала птица, лишь отмахнулся.

– Что мне теперь с этих пилюль? Только тяготы свои земные продлить? – Глянул на могилу. – Вот бы день назад кто мне их показал, так я сам за них любого убил бы. А теперь? Теперь это абсолютно бесполезная для меня вещь.

Человек поднял коробок, вытряхнул содержимое на снег.

– Вот, сам склюй, чтобы не болеть. Птицы, знаю, тоже эту заразу подхватить могут, приходилось однажды видеть, как брат ваш прямо с веток замертво падает. Или вот своих птенчиков накорми. Чтоб не болели. Их спасай, а не меня! А мне теперь все равно. Пропащий я человек. Прощай.

Человек встал и побрел обратно, в мертвую деревню.

Ворон посмотрел ему вслед. Сегодня стае повезло. Не настолько, чтобы добыть двойную порцию пищи, но и одним телом можно утолить голод – второго от смерти спасла только хворь. Если бы не она, то вожак, не колеблясь, прикончил бы и его. Болезнь даровала Человеку жизнь.

Вожак издал клич, и стая, обрушившись на тело, принялась жадно трапезничать.

Вечерело. Лес превращался в сгусток резких теней. Потом наступила тьма.

Человека звали Кашей.

На самом деле он был Аркадием, но люди за его простой характер и доброту называли Аркашей, со временем имя это и вовсе сократилось до Каши. Так и обращались: «Каша, ты в магазине был сегодня? Как там хлеб, свежий?» или «Каша, ты на рыбалку пойдешь завтра с нами? Я червей подкопал и место прикормил, клев будет отменный». А он и не обижался на такое прозвище. Знал, что не издевки ради кличут его так, просто удобно. Каша да Каша. Ее ведь и детям дают, полезная она.

В поселке люд простой, не в пример городскому. Каше было с чем сравнивать – довелось пожить и там, и здесь. В поселке все относятся друг к другу по-доброму, по-соседки, помогут, в беде не бросят. А город, наоборот, рождает в людях непонятную агрессию и злобу, отдаляет друг от друга. Каша часто об этом размышлял, пытаясь найти ответ – почему так происходит. А еще радовался, что вернулся вместе с женой в родную деревеньку, а не остался в городе. Это и спасло им жизни.

А теперь вот как получилось… Значит, не убежали все-таки от смерти.

Каша тряхнул головой, отгоняя внезапно нахлынувшие воспоминания. Стеклянным взглядом посмотрел на стоящее на полочке радио. Оно молчало уже седьмой месяц. Хотя в первые дни смерти человечества передавало информацию каждые полчаса: захлебываясь словами, вещало о том, что у властей все под контролем, что скоро будет организована эвакуация жителей, что в нескольких точках устроена бесплатная выдача горячего питания. Правда, адреса этих точек упорно умалчивались.

Потом сообщения стали реже, раз в сутки, и были все больше сбивчивые и какие-то растерянные, словно диктор читал не по бумажке, а придумывал на ходу. Видимо, так оно и было. Говорили про какие-то временные эскалации, мониторинг стихийных резерваций и прочие сухие, ничего не значащие слова. Каша их уже не слушал. Знал, что все потеряно, окончательно и бесповоротно, и спасение теперь – дело рук самих утопающих, да только спасать уже некого было.