Он сплюнул в третий раз.

– Но Магда удрала в Копенгаген. Небось хотела найти кого поинтереснее деревенских чурбанов. А кончила, как фру Эббе Нильсон. Ирония судьбы! Вышла замуж за лучшего друга своего старшего братика. Так и до близкородственного спаривания недалеко, верно?

Раск допил самогон и выбросил пустую бутылку в воду. Сейлор с сожалением проводил ее взглядом.

– Вот так вот… – Раск взялся за веревку якоря-кошки, отцепил его от поручней и снова бросил в пруд. – Короче говоря, в деревне полно тех, кому не терпится щелкнуть Аронсонов по носу. Надо бы этой жерди, нашему полицейскому начальнику, составить список таких обиженных и помечать их галочками, одного за другим, а не заставлять нас заниматься всякой ерундой. И мы с тобой оба знаем, с кого ему следовало бы начать, верно? С твоего товарища по охоте Томми Роота.

Сейлор молча следил, как веревка скользит между ладоней Раска. Дециметр за дециметром, пока кошка не достигла дна далеко внизу, в илистой тьме. Он взялся за весла, равнодушно шевельнул лопастью в воде. Лодка скользнула по темной глади на полметра и вдруг встала; веревка натянулась.

– Опаньки, – удивился Раск. – Что на этот раз? Рыба, мясо или ни рыба ни мясо?

Он начал выбирать веревку, но она едва подавалась.

– Сдай-ка назад, – скомандовал Раск. Уперся в палубу, опять потянул. За что бы ни зацепился якорь, отцепляться он явно не хотел. – Черт!

Раск встал, уперся ногами покрепче, снова принялся дергать веревку.

От его движений лодка накренилась, и на какой-то миг Сейлору показалось, что она сейчас опрокинется. Но потом суденышко само собой выправилось.

– Что-то большое, – закряхтел Раск, выбирая веревку. – Бревно небось. – Он продолжал тянуть веревку. Зеленая слизь, облепившая ее, сползала на дно лодки.

Сейлор увидел, как заволновалась вода. Недовольно, словно не желая отпускать свою добычу. Сейлор вдруг осознал, что затаил дыхание.

– А ну-ка еще разок, – пропыхтел Раск.

Вода запузырилась. Внизу показалось что-то темное, потом что-то светлое. Ком, при виде которого у Сейлора свело желудок. Голова, плечи, что-то похожее на руку.

Якорь вдруг отцепился от находки, и Раск повалился навзничь. Он ударился головой о сиденье, и лодка резко качнулась вправо. Темная вода плеснула на ноги, и Сейлор вскочил, чтобы перенести вес на другой борт. Но было уже поздно: густая вонючая жижа поглотила и лодку, и Раска, и его самого.

Она знала, что у нее куча вредных привычек. Между восемнадцатью и двадцатью пятью она перепробовала почти все: экстази с колой по праздникам, шмаль и бензоадизепин – чтобы развеяться. Если честно, она потом так и не очистилась полностью. Но лишь начав учиться на психотерапевта, Вероника поняла, какой наркотик для нее самый сильный. Чужое горе.

Пятничная группа состояла из восьми человек. И по пятницам, и по понедельникам приходили примерно одни и те же, так что Вероника успела выучить имена большинства участников. На прошлой неделе, помимо группы по проживанию горя, были еще две группы для алкоголиков, одна для игроманов и одна – для депрессивных безработных. Этот вид печали – не то же, что чистая скорбь, и все-таки Вероника, наверстывавшая пропущенные месяцы, ощущала приток эндорфинов, даже когда работала и с такими участниками. Сейчас она почти полностью контролировала лед внутри себя. Могла открыть трещину настолько широко, чтобы члены группы приняли ее за свою, а потом быстро закрыть, не рискуя тем, что ее утащит на глубину.

Рууд продолжал маячить где-то на периферии, но контроль ослабил и пребывал теперь в основном у себя в кабинете. Веронику такое положение дел вполне устраивало. Больше возможностей сосредоточиться на своем.

Эльса, седая женщина со слезами-жемчужинами, снова говорила об умершей от рака дочери, и ее печаль заняла в блокноте еще полстраницы.

Слово как раз взял Стуре, пенсионер с жидким зачесом через лысину и шелушащейся кожей, когда дверь открылась и вошел светловолосый мужчина лет двадцати пяти. Он не стал неуверенно жаться у дверей, как другие, а неторопливо и уверенно прошагал по потертому ковру. Словно точно знал, куда направляется и зачем.

Стуре продолжал говорить о том, как скорбит по своему брату, но Вероника его больше не слушала. Что-то во вновь прибывшем притягивало ее внимание. Симпатичный, в этом ему не откажешь. Широкоплечий, стройный. Загорелая кожа, ярко-синие глаза; заметив ее взгляд, незнакомец улыбнулся. Один рукав футболки был подвернут, из-за отворота выглядывал четырехугольник сигаретной пачки. Наверное, подсмотрел такое в каком-нибудь фильме с Джеймсом Дином и, в отличие от других подражателей, не постеснялся выйти этак на люди.

Несколько секунд над диафрагмой у Вероники порхали бабочки, а сухой голос в голове подсчитывал, сколько месяцев у нее не было секса ни с кем, кроме самой себя.

Мужчина кивнул ей, взялся за раскладной стул и сел. Вероника заставила себя отвернуться, снова сосредоточиться на Стуре и его умершем брате. Принудить ручку впитывать его рассказ. Но это вдруг перестало приносить удовлетворение. Печаль не хотела больше неподвижно лежать на страничке блокнота; взгляд Вероники снова и снова возвращался к блондину. Тот сидел, чуть подавшись вперед, упершись локтями в колени, и, кажется, внимательно слушал Стуре. Аура незнакомца была настолько сильной, что других участников тянуло к нему, как ночных мотыльков к фонарю под окном ее квартиры.