Третий период: 1977–1989 годы. Это время часто называют новым периодом, прощанием с «культурной революцией», выправлением ошибочного и восстановлением правильного курса, началом нового исторического этапа, а точнее – возвращением на прежний правильный исторический путь. С помощью подобной формулировки пытались связать новый период с прежним верным курсом на реализм в литературе, начавшимся с 1950-х годов. На самом деле за ней стоял другой смысл: «правильный путь», инициированный движением идеологического раскрепощения, являл собой источник новой истории, истории после «культурной революции». Первые литературные произведения нового периода были весьма консервативными и представляли продолжение тенденций 50–60-х годов. Если судить о новом периоде с точки зрения «литературы шрамов» и основной массы писателей, принадлежащих к правому крылу «возвратившихся» и к образованной молодежи, то можно заметить, что последние стали придавать надысторическое значение ультралевому пути. Такой подход предусматривал обобщение исторических последствий и переложение всех ошибок на плечи «Банды четырех». В сухом остатке – «чистая», правильная история. Таким образом, можно было придать новое историческое значение, провести границу между прошлым и будущим и благодаря этому найти исходную точку для развития. В литературе этого периода история всегда имела некое правильное влияние, она могла восполнять потери и залечивать раны, исправлять ошибки и указывать путь. «Литература шрамов» тщательно исследовала исторические изломы, но в то же время всегда прощала, освобождала и заново создавала историю. Эта новая история стала истоком и основой нового периода. Энтузиазм литературы нового периода породил общий дух этой эпохи. Был создан целый пласт истории: от «литературы шрамов» до «туманной поэзии», от «литературы реформ» до «литературы образованной молодежи», от модернизма до направления «поиска корней». Это история, которую люди воспели и сохранили в своих сердцах.

Четвертый период: последнее десятилетие XX – начало XXI века. Литература 1990-х годов развивалась под влиянием духа нового периода 80-х. Литературу 90-х годов описывают как хаотичную, поверхностную, заполненную культурным вакуумом. Даже к 2006 году встречались еще резкие и односторонние суждения о том, что «китайская новейшая литература – мусор», «литература мертва». Литература 90-х годов утратила поддержку общества, начала возвращаться к своей сути, а в процессе объяснения загадок истории вернулась к описанию личности. Произведения 90-х, испытывавшие сильнейшее влияние общества потребления, некоторое время действительно казались невежественными и беспомощными. Однако они основывались на силе искусства, а потому были более чистыми, даже выйдя на рынок эта литература все-таки сохранила свою сущность, постепенно освободилась от тисков идеологии. Молодые писатели, основываясь на опыте литературы авангарда, ищут способы связи с меняющейся эпохой, новые формы эстетического чувства, путь в будущее. В связи с недостаточным промежутком времени сейчас нет возможности тщательно проанализировать литературу конца XX – начала XXI века. Однако для понимания литературы того или иного периода ретроспективный анализ, охватывающий более широкий временной интервал, не всегда лучше анализа «здесь и сейчас», анализа того, что «мы уже имеем». Возможно, те вещи, которые эта литература упустит, прямо пропорциональны тем, которые она приобретет. С этой точки зрения феномен литературы конца XX – начала XXI века так или иначе является наследием для следующего поколения, которое поможет им детально проанализировать и лучше понять этот период.

За полемикой о периодизации новейшей литературы на самом деле скрываются различные взгляды на ее свойства. Литература всегда остается литературой, но ни одна историческая эпоха не преминет оставить след на ее теле. В особенности новейшая история: она оказала такое большое влияние на литературу, что ни одно исследование не обходит эту тему.

История – это, по существу, повествование (нарратив). Оно не конечно, ему свойственны пробы и ошибки, исправления, подтверждения, изменения и повторные подтверждения – целый процесс. Суть новейшей литературы Китая в том, что это революционная литература новой демократии, или литература социалистического реализма, или литература революционного реализма – нельзя смешивать эти понятия. Они сформировались в результате трактовок различных теоретиков литературы и авторитетных ученых. Порой эти понятия наслаиваются, порой противоречат друг другу. Например, в январе 1940 года Мао Цзэдун на I съезде деятелей культуры на территории пограничного района Шэньси – Ганьсу – Нинся [16] выступил с речью «О новой демократии», в которой назвал культуру Китая того периода «культурой новой демократии», «антиимпериалистической и антифеодальной культурой народных масс, руководимых пролетариатом». Поэтому существует трактовка «новодемократической революционной литературы». Мао Цзэдун приложил все силы к тому, чтобы на ее основе создать новый тип культуры под руководством пролетариата. После 1949 года литература Нового Китая стремилась стать социалистической.

Хотя для новейшей литературы существует множество различных определений, однако за политикой оставалось последнее слово в определении ее сути. Если литература принадлежит политике, то политика имеет полное право управлять ею – здесь все просто. В таком случае история литературы – это всего лишь глава из учебника по политологии или учебника по истории партии. Но сложность состоит в следующем: даже если какая-то часть новейшей литературы политизирована, а авторы впадают в крайности под влиянием сменяющих друг друга политических движений, это все равно искусство, находящееся вне политики, обладающее сугубо литературными чертами. Поэтому при анализе новейшей литературы нужно иметь широкий исторический кругозор и глубокую теоретическую подготовку. Почему новейшая литература Китая так крепко была связана с политикой? Почему революции так понадобилась литература? Почему, несмотря на давление революции, литература все-таки оставалась литературой и продолжала существовать?

Следовательно, новейшую литературу Китая нельзя определить одним термином, например, «социалистическая литература», и на этом считать задачу написания истории литературы выполненной. Невозможно суть этой литературы выразить одним кратким и окончательным определением, назвав ее продуктом политической идеологии. История и литература этого периода связаны между собой очень крепкими и очень сложными нитями. Древний консервативный китайский народ, приверженец золотой середины во всем, вдруг становится на радикальный путь революции и избирает художественное слово самым эффективным средством для переформирования духа, мыслей и чувств нации. Это поистине беспрецедентный случай. Чтобы точно описать литературу этого периода, необходимо вспомнить о духовном состоянии китайского народа, о том, как эта древняя нация столкнулась с современностью и избрала особый способ отклика на это в литературе. Нужно рассказать о чаяниях народа, его страданиях и его новой жизни. Это наш главный ориентир на пути понимания новейшей литературы и наша исходная точка для размышлений над ней. Только исходя из этих мыслей и чувств можно придать литературе по-настоящему исторический смысл, найти корни новейшей китайской литературы и предугадать путь ее развития.

В попытках отыскать исторические корни литературы стало понятно, что этот запутанный процесс объяснить весьма трудно, потому что ни одно другое слово не выглядит таким обыденным, как слово «история», ни одно другое понятие не обладает такой двусмысленностью. При попытке поговорить об истории литературы неизбежно погружение в так называемое «историческое болото». Как связаны история и история литературы? Это история литературы или литература истории? Хун Цзычэн уже поднимал этот вопрос. В книге «Проблемы и методы» он писал, что исследование истории новейшей литературы в самом начале сталкивается с несколькими взаимосвязанными проблемами. Как понимать историю? История литературы – это литература сама по себе или все-таки история? И третья проблема – проблема вероятности существования новейшей литературы [17] . Эти вопросы являются ключевыми, они касаются исходной точки, методов и целей написания истории литературы.

Важно, что разные исторические концепции напрямую влияют на подходы и способы изложения истории литературы. В современной китайской науке часто используют понятия «повествование» и «повествовать», не обозначая разницы между ними, но я полагаю, что разница существенна. Эти два понятия проистекают из французской нарратологии и обозначают разные вещи: повествование (нарратив) как рассказываемую историю, ее содержание; повествование (наррацию) как действие, выражение точки зрения, дистанцирование от самой истории, стилистика и методы. Первое можно воспринимать как существительное, второе – как глагол [18] . В контексте задачи написания истории литературы наррация – это взгляды, концепции и методы, нарратив – завершенный исторический период, в который существовала литература [19] . В прошлых опытах повествования о литературе исторические концепции были фиксированными, основанными на историческом материализме Карла Маркса с уже готовыми выводами, которые применялись для объяснения литературных процессов. С накоплением теоретических знаний и трудов по истории необходимо пересматривать существующие исторические концепции.

В 1949 году вышла книга немецкого историка Карла Ясперса «Истоки истории и ее цель». Он писал: «Мы стремимся понять историю как некое целое, чтобы тем самым понять и себя. История является для нас воспоминанием, о котором мы не только знаем, но в котором корни нашей жизни. История – основа, однажды заложенная, связь с которой мы сохраняем, если хотим не бесследно исчезнуть, а внести свой вклад в бытие человека» [20] . Согласно Ясперсу, углубленно изучать историю – значит заглядывать в будущее, искать устои самого себя. Это не пророчество, но убеждение, вдохновляющее людей. Ясперс считал, что понимание истории дает возможность осознать собственное бытие. Историческая картина – один из факторов принятия всевозможных решений. Даже с точки зрения объективизма, не терпящей никаких возражений, познание истории вовсе не является нагромождением случайных фактов, это часть самой жизни. Ученый осуждал подход, при котором история искажается в угоду чьей-либо власти или ради выгоды, он отмечал: «Задача представить себе исторический процесс в целом требует от нас всей серьезности и ответственности» [21] . Он также писал, что если история – это целое, то это означает, что у нее есть границы. Эти границы проявляются лишь в сравнении неисторического, доисторического и внеисторического. Историческое событие можно познать, только если погрузиться в него. Только если обнаружить имманентное единство истории, можно построить целостную идеальную картину.