Шрифт:
[журнальный вариант]:
И зимний день в канве ветвейПо давнему обыкновеньюПотух не вдруг, как бы в ответРазвитью сказки.В то мгновеньеТакою сказкою в канвеВетвей казаться мог конвент;Уже мне не прописан фарсВ лекарство ото всех мытарств <…>Уже я позабыл о дне,Когда на океанском днеВ зияющей японской брешиСумела различить депеша(какой ученый водолаз)Класс спрутов и рабочий класс.А огнедышащие горы,Казалось, вне ее разбора.Но было много дел тупейКлассификации Помпей.Я долго помнил назубокКощунственную телеграмму:Мы посылали жертвам драмыВ смягченье треска ФудзиямыАгитпрофсожеский лубок.Противопоставление «голой сути» и «словесной лузги» – еще один инвариантный мотив Пастернака, созвучный теме «Высокой болезни» и потому пронизывающий ее текст.
Пристрастие к пророчествам связано у Пастернака с его трактовкой времени – растягиванием мгновения, констатацией уходящих в прошлое и будущее повторностей (излюбленное им «Опять…»), чудесным опережением хода событий и т. п. [206] Подобные ситуации представлены и в «Высокой болезни»:
206
См.: Жолковский А. «Обстоятельства великолепия»: об одной пастернаковской части речи // Он же. Поэтика Пастернака: Инварианты, структуры, интертексты. М., 2011 С. 161–172.
Последний пример особенно близок – в тексте и по смыслу – к строкам об историке-пророке, поскольку накладывает будущее на прошлое. Но гегелевский пассаж доводит парадоксальную игру с временами до максимума, для чего афоризм, опрокидывающий пророчество в прошлое, и служит идеальным готовым предметом.
Эффектный образец совмещения исторической ретроспекции с прорицательством был задан Марком Твеном в романе «Янки при дворе короля Артура» (1889). Там герой, попавший в далекое прошлое и приговоренный к смерти, спасается благодаря знанию истории: сообразив, что дело происходит как раз накануне затмения солнца, он «предсказывает» это затмение, чем подтверждает свои притязания на статус придворного волшебника, закрепленный за злым Мерлином.
Заметим, что твеновский янки оказывается посильнее не только мифического Мерлина, но и шлегелевского историка [207] , ибо, не ограничиваясь собственно знанием о прошлом [208] , умудряется представить свой взгляд назад – как предсказание, направленное вперед. Подобных пророчеств по принципу будущего в прошедшем в «Высокой болезни», как будто, нет [209] , но вообще у Пастернака они встречаются.
207
Возникает вопрос, был ли Твен, один из основоположников жанра путешествий во времени, знаком с шлегелевской формулой.
208
Согласно Википедии, историческая дата переврана Твеном или его героем (ненароком? наугад? совершенно произвольно?): 21 июня 528 года (как это требуется по сюжету) солнечного затмения в Англии не было; ближайшие по времени затмения были 6 марта и 1 августа 528 года, но оба частичные и только в Южном полушарии (http://eclipse.gsfc.nasa.gov/SEcat5/SE0501—0600.html).
209
Правда, Лотман склонен приписывать подобный эффект воображаемому историку-пророку: «Ретроспективный взгляд позволяет историку рассматривать прошедшее как бы с двух точек зрения: находясь в будущем по отношению к описываемому событию, он видит перед собой всю цепь реально совершившихся действий, переносясь в прошлое умственным взглядом и глядя из прошлого в будущее, он уже знает результаты процесса. Однако эти результаты как бы еще не совершились и преподносятся читателю как предсказания» – Лотман Ю. М. Указ. соч. С. 427. Шлегель такой двойной петли в виду не имеет: ему достаточно, что знание о будущем обращается на прошлое.
Таковы приведенные примеры с пророчествами Иисуса Христа, которые обретают дополнительную историческую глубину, будучи перенесены из евангельского текста, в рамках которого магические слова произносятся и вскоре сбываются (к ним можно добавить и предсказание Христа о скором отречении от него Петра), в современный ретроспективный текст Пастернака/Живаго. Развивая эту тропику, Пастернак вписывает в число предсказываемых событий и другие, в евангелиях отсутствующие, но известные из последующей истории, что придает переживанию сбывшегося пророчества острый привкус невымышленной достоверности. Ср., вымышленное продолжение евангельских слов Христа:
Я в гроб сойду и в третий день восстану,И, как сплавляют по реке плоты,Ко мне на суд, как баржи каравана,Столетья поплывут из темноты(«Гефсиманский сад»);аналогичное предвкушение будущего распространения христианства:
И странным виденьем грядущей порыВставало вдали все пришедшее после.Все мысли веков, все мечты, все миры,Все будущее галерей и музеев,Все шалости фей, все дела чародеев,Все елки на свете, все сны детворы.Весь трепет затепленных свечек, все цепи,Все великолепье цветной мишуры…Все злей и свирепей дул ветер из степи…Все яблоки, все золотые шары(«Рождественская звезда»);или пророчества, вложенные в уста Магдалине:
Будущее вижу так подробно,Словно ты его остановил.Я сейчас предсказывать способнаВещим ясновиденьем сивилл.Завтра упадет завеса в храме,Мы в кружок собьемся в стороне <…>Перестроятся ряды конвоя,И начнется всадников разъезд.Словно в бурю смерч, над головоюБудет к небу рваться этот крест.(«Магдалина 2-я»).Временной троп «будущее в прошедшем» – нарративный прием, широко применяемый в художественной и документальной, в частности биографической, прозе («забегая вперед, скажем, что ожидает нашего героя…»). Классическим прототипом тут является «Энеида» Вергилия, где вымышленное повествование строится как телеологически ведущее к основанию Рима и воцарению Августа и потому изобилует предсказаниями о том, что случится с Энеем и его потомками как в тексте, так и за его пределами – в известных современникам поэта фактах римской истории.