Домофона или замка не было — заходи кто угодно. На расписанных матом и картинками лестничных клетках воняло мочой. Нина пошарила в щитке электроэнергии и достала ключ.

Они вошли внутрь квартиры. Воняло помоями. Олеся прижала к носу руку. Ни тела, ни следов расправы не нашлось. Куда делся Виталий?..

— Проходи на кухню, — Нина указала подбородком направление. — Я скоро.

Олеся стянула ватник. Нина раздеваться не собиралась, она прямо в обуви прошла в единственную комнатку и прикрыла за собой дверь.

Вроде здесь прибирались, но общее запустение вымести не удалось. Мусорное ведро было переполнено. На скатерти валялись картофельные и рыбные очистки. Плита заляпана темно-коричневым жиром. Старый дребезжащий холодильник в разводах. На подоконнике стояла консервная банка для окурков. На кухонном столе рядом с валяющейся кружкой лежала дамская сумочка. Олесе понадобилось несколько долгих секунд, чтобы сообразить: это её! Не обман, не иллюзия. Вот сумка, вот паспорт, даже обратный билет! И деньги в кошельке! Телефон! Она уедет из этого ненормального города, а дальше — по плану! Продаст квартиру, переселится в мелкий городок или в деревушку, да и заживет.

Олеся поставила на конфорку старенький чайник со свистком. Помыла хозяйственным мылом кружку. Ни чая, ни кофе на полках не было. Что ж, отопьется кипятком. Телефон засунула в карман джинсов, чтобы не потерять.

Нина показалась в дверном проеме спустя пять минут, сказала с улыбкой:

— Скоро нас заберут. Я позвонила родственнику, ну, тому, который разрешил у себя пожить. Объяснила ситуацию.

— И что, не удивился? — Сама бы Олеся никогда и никому не поверила, расскажи ей о подобном хоть друг, хоть родственник, хоть родная мать.

— Удивился, но пообещал помочь. Предложил перекантоваться у него денек-другой. Прикинь, то гнал взашей, а тут — запросто, девочки, езжайте. Ну а там придумаем, куда деваться? — Нина выдохнула. — Ну как план?

— Прекрасный!

Олеся хлопнула в ладоши. Будто соглашаясь с ней, засвистел чайник. Нина задумчиво почесала лоб и подытожила:

— Отогревайся, а я схожу помоюсь. Можешь поспать. Только, это, не заходи на балкон. Там такой гадюшник. Мне будет очень-очень стыдно…

Олеся зареклась туда даже не заглядывать.

Допив почему-то кислый кипяток, она побрела в комнату. Ватные ноги еле двигались. Сон накатывал и отступал, давая редкую минуту передышки. На раскладушку без простыней с грязно-серым матрасом ложиться Олеся побрезговала. Она забрала ватник и, вернувшись на кухню, села на широкий подоконник, укуталась в него с ногами. Ботинки она сняла — как-то неприлично восседать в них. Тем более в комнате относительно чисто. Полы вымыты, даже пыль стерта. Да, Нина старательно убиралась, это очевидно.

Сквозь щели в раме задувал ветер. Вскоре Олесе снилось что-то сюрреалистично-безумное, круговерть из красок, фигур и теней.

В последний год Нине категорически не везло во всем, за что она бралась. Любое начинание кончалось провалом. Наверное, на небесах ангел-хранитель отвлекся, и неприятности посыпались как из мешка. Зимой — затяжная простуда, едва не кончившаяся пневмонией. Потом приезд подозрительных застройщиков, которые предложили за дом её юности, дом, построенный её прадедушкой, дом, где царили счастливые воспоминания о безоблачном детстве, когда родители ещё были живы, сущие копейки. Она решительно отказалась.

Дом исчез в огне. В больнице, где Нина работала вот уже пять лет, посочувствовали, но не предложили даже койки в сестринской. Живи, как знаешь. Приятная старушка-соседка с недельку позаботилась о погорельце, но тут нагрянул её внучок, который усмотрел в Нине соперницу. А вдруг она уговорит бабку переписать наследство на себя? Мольбы его не проняли, и он выбросил Нину за забор. Старушка помахала из окошка и смущенно улыбнулась. Внучка она любила до беспамятства.

Нина поехала в город к дядьке по материнской линии. Тот принял радушно. Накормил, напоил, разместил в гостиной. Месяц она служила ему и уборщицей, и кухаркой, вкладывая всю себя, чтобы дядька не прогнал. Он и не прогнал. Борщи поедал тарелками, восторгался своим приобретением — будто Нина не гостьей была, а покупкой. А одной ночью присел на краешек её дивана. Мозолистая рука скользнула под одеяло, погладила по коленке спящую племянницу, поднялась выше. Нина вскочила. Дядьку непокорность порадовала, он схватил девушку за волосы, кинул обратно. Нина вскрикнула от боли и непонимания.

— Прекрати! — ревела она, когда он стягивал с неё белье.

— Я буду нежен, — рыкнул дядька.

Нина зажмурилась. Поскорее бы всё закончилось! Изо рта вырвался жалобный не то стон, не то всхлип. Она была готова на всё, только бы жить в тепле и уюте. Перетерпит, если понадобится. Но тут дядька отступил, сплюнув на пол.

— Вылитая мать… Не могу так. Ложись спать, — сказал так, будто ничего не произошло.

Утром дядька, не говоря ни слова, позавтракал и ушел на работу, пока Нина притворялась спящей. Она убедилась, что его машина уехала со стоянки. Запихала в дядькин рюкзак хлеб, печенье, стащила заначку (он показал, где лежат деньги, чтоб племянница ходила за продуктами). И убежала, куда глаза глядят. На украденные деньги сняла комнатенку в общежитии. Но деньги кончатся — и что делать? Застройщики отмалчивались. В их контору она ездила трижды, и её выгоняли после сладких речей и извинений. Нина скупила газеты с объявлениями. Медсестер нигде не набирали, зато продавщицей предложили пойти сразу же. Так Нина устроилась в магазин. Черная полоса кончилась.