Услышав это бурчание под нос, Мари хихикнула и прибавила шаг.

До самого вечера она выслушивала беззлобные причитания Гильи о том, что задуманное — зря. Трейс — место, где никто никому не нужен. Жизнь — боль. Впрочем, за десять последних дней это стало ритуалом Гильи во время завтрака, обеда и ужина — что-то вроде молитвы. Но Мари привыкла черпать силы из своего подсознания, радоваться мелочам и стоять до последнего. Чтобы лишить ее стремления, надо очень постараться. Если у кого-то вдохновение — это море с сезонными штормами и штилем, то у Мари — незатухающий вулкан. Именно ее энергичность принесла ей успех в прошлом, и принесет в будущем, в чем она не сомневалась ни на секунду.

Трейсовские ночи в корне отличались от привычных Мари. Вроде то же небо, напоминающее бесконечное темное покрывало, распростертое над землей; тот же обломок спутника, который все называли молодым месяцем; но всюду тихо, будто мир сговорился и вмиг замолчал. Даже в отдаленном поселке, как в пустыне — ни души. Он отдыхал, готовясь к новому дню.

Мари вышла на крыльцо и, поежившись от опустившейся на землю прохлады, посмотрела вдаль.

— Его долго нет, — с беспокойством сказала она вышедшей следом Гилье.

— Волнуетесь?

Мари выдержала недолгую паузу, обмозговывая, как правильно выразиться, потом ответила:

— У меня странные чувства к Шеймасу. Вроде то же самое запечатление, что и с Луисом, но ощущения иные.

— С господином Луисцаром вы были запечатлены тридцать лет. А с господином Саймусом две недели. Кроме того, с господином Саймусом вы как брат и сестра, оставшееся от палал наследие. Не представляю, какая каша у вас в голове и в сердце.

Мари грустно улыбнулась.

— Он как ребенок.

— Это же мужчины, — засмеялась Гилья. — Все они — дети. Господин Саймус стал смиренней. Вы меняете его.

— Я действительно поправилась? — опомнилась Мари.

— Простите?

— Он сказал, что я растолстела, — Мари слегка преувеличила, в силу того, что была готова поверить словам Шеймаса. Ведь в Трейсе у нее нет личного фитнес-тренера.

— Ну может, слегка округлились. Вас это тревожит? Господину Саймусу нравятся формы.

— В мире, где я жила, определенные стандарты красоты.

— У красоты нет стандартов, — добродушно улыбнулась Гилья. — Она в индивидуальности.

— Хм… — Мари приободрилась и, от гордости подняв подбородок, вновь приковала взгляд к темнеющей дали. — У него были подруги?

«О чем я только думаю? — одновременно с заданным вопросом подумала она. — Какое мне вообще дело до его личной жизни?»

— Он никого не приводил в замок, если вы об этом. И я не припомню, чтобы он говорил о ком-то. Наверное, ему хватало редких коротких связей. Госпожа Мариэль, — Гилья хитро улыбнулась, — вы ревнуете?

— Я? Что за бред, Гилья!

— Похоже на то. Думаете, сейчас он в объятиях какой-нибудь красотки? Не забивайте голову ерундой.

Вдалеке послышался рев и показались мелькающие огни, а через полминуты очертились края мотоцикла.

— Все, я ушла, — добавила Гилья и сиюминутно скрылась за парадной дверью.

Мари сбежала с крыльца и вышла к воротам в тот момент, когда к ним подъехал Шеймас. Заглушив двигатель, он слез с мотоцикла и отцепил от него коробку.

— Я нашел твои несчастные помидоры! — проворчал он, вручая коробку Мари.

— Спасибо, — растрогавшись, промямлила она.

Шеймас вдруг замер и, забрав коробку обратно, сам понес ее к замку.

— Она тяжелая, — пояснил он.

— Ты из-за них так долго?

— А из-за чего еще?! — взвыл он. — Надеюсь, они принесут пользу!

— Надеешься? — заулыбалась Мари, наблюдая, как он ставит коробку на каменный пол террасы и закуривает.

— Я был у Вейца, — сменил он тему разговора. — Зроу дадут ответ завтра. Он сказал, есть шансы.

— Здорово! — от радости Мари прикусила губу.

— И он еще кое-что сказал. Пригласил тебя на свидание. Завтра на закате он заедет за тобой, — Шеймас буквально выплюнул эту реплику.

— Упс! — Улыбка сошла с лица Мари. Она уже и забыла, что пообещала Вейцу свидание.

— Ты вообще не тоскуешь по Лу? — полюбопытствовал Шеймас.

— Я не собираюсь из-за него страдать, — ответила Мари.

— А если у тебя появится шанс быть с ним, ты воспользуешься им?

Этот вопрос застал ее врасплох.

— Не знаю. Предательство трудно простить.