Роберт Шекли
Зачем?
Я и пытаться не стану описывать вам эту боль. Скажу только, что и под наркозом она была нестерпимой, а я терпел разве потому, что у меня другого выхода не было. После она утихла, и я открыл глаза и взглянул в глаза браминов, стоявших надо мной. Их было трое, и одеты они были в обычные белые хирургические халаты и белые маски из марли.
Эта дрянь для наркоза у меня только что из ушей не текла, так меня ею напичкали, и память работала какими-то урывками.
– Сколько же это я был мертвый?
– спросил я.
– Около десяти часов, - ответил один из браминов.
– Как я умер?
– А вы не помните?
– спросил самый длинный брамин.
– Нет еще.
– Ну что ж, - сказал длинный, - вы со своим взводом находились в траншее 2645Б- 4. На рассвете вся ваша рота поднялась в атаку с задачей захватить следующую траншею. Номер 2645Б-5.
– И что?
– спросил я.
– Вы остановили собой несколько автоматных пуль. Нового типа - с разрывными головками. Вспоминаете? Одна угодила вам в грудь и еще три в - ноги. Когда санитары вас подобрали, выбыли мертвы.
– А траншею эту самую мы заняли?
– спросил я.
– Нет. На этот раз нет.
– Ясно.
– По мере того как наркоз проходил, память быстро возвращалась. Я припомнил парней из моего взвода. Старушка 2645Б-4 была мне домом больше года, и для траншеи она была довольно уютной. Противник все пытался нас оттуда выбить, и наша утренняя атака по-настоящему была контратакой. Я вспомнил, как автоматные пули разрывали мне тело и то чудесное облегчение, которое я испытал, когда все кончилось. Припомнил я и еще кое-что...
Я поднялся и сел.
– Эй, ну-ка минуточку!
– сказал я.
– В чем дело?
– Мне казалось, что верхней границей возвращения человека к жизни было восемь часов...
– Мы с тех пор усовершенствовали наше искусство, - сказал мне один из браминов.
– Мы его постоянно совершенствуем. Теперь мы можем оживлять мертвецов уже после двенадцати часов после смерти, словом, пока не произошло серьезных нарушений работы мозга.
– Молодчаги какие, - сказал я. Теперь память ко мне окончательно вернулась, и я уразумел, что произошло. Только вот вы сделали серьезную ошибку, что меня оживили.
– Какого черта, рядовой?
– спросил меня один из них голосом, который бывает только у офицеров.
– Посмотрите на мои нашивки, - сказал я.
Он посмотрел. Его лоб - а это было все, что мне было видно, - наморщился.
– Это в самом деле необычно, - сказал он.
– Необычно!
– передразнил я его.
– Понимаете, - заявляет он мне, - вы были в траншее, полным-полнехонькой мертвецами. Нам сообщили, что все они по первому разу. Нам было приказано оживить всех.
– А на нашивки вы сперва не посмотрели?
– У нас было слишком много работы. Времени не было. Я и в самом деле сожалею, дружище. Если бы только я знал...
– Хватит. К черту!
– отрезал я.
– Хочу видеть Генерал-инспектора.
– Неужели вы в самом деле думаете, что...
– Думаю, - сказал я.
– Я не такой, чтобы за закон зубами держаться, но на этот раз меня в самом деле обидели. Имею право повидать Генерал-инспектора.
Они зашептались, а я тем временем осмотрел себя. Брамины эти здорово надо мной потрудились. Хотя, конечно, не так хорошо, как это делалось в первые годы войны.
– Так вот, насчет Генерал-инспектора, - сказал один из них.
– Тут есть некоторые трудности. Понимаете...
Нечего и говорить, что Генерал-инспектора я не увидел. Они отвели меня к здоровенному жирнюге сержанту с этакой добряцкой рожей, немолодому.
– Ну, ну, дружище, - говорит мне этот добряк сержантище.
– Я слышал, что ты шум поднимаешь насчет оживления?
– Правильно слышали, - ответил я ему.
– Согласно "Актам о войне" даже рядовой солдат имеет свои права. По крайней мере меня так учили.
– Само собой, имеет, - говорит этот добряк.
– Я свой долг выполнил, - заявил я ему.
– Семнадцать лет в армии, восемь лет на передовой. Три раза был убитым, три раза меня оживляли. Приказ такой, что после трех раз официально можно требовать, чтобы тебя оставили в мертвых. У меня так все и было, и на моих нашивках так обозначено. Но меня не оставили в мертвых. Проклятые коновалы снова меня оживили, а это нечестно. Я хочу остаться мертвым.
– В живых оставаться куда лучше, - говорит сержант. Когда остаешься в живых, то всегда есть возможность, что тебя уволят из армии на гражданку. Не то, чтобы это случалось сплошь и рядом, потому как людей на фронте не хватает. Но шанс-то все-таки есть.