Генрих снимал помещение под офис в гостинице «Родные просторы». Это заведение не смогло так лихо вписаться в новые времена, как «Интурист», и потому гостиницей являлось лишь по вывеске. Первыми из «Родных просторов» свалили проститутки, и это было верным признаком того, что дела плохи. Это вроде бегства крыс с корабля. С тех пор из «Родных просторов» исчезла вся обычная в таких местах публика — карточные шулеры, кидалы, валютчики и даже ресторанный ансамбль. В конце концов перевелись и постояльцы, а на конторке администратора появилась табличка: «Сдаются помещения под офисы и склады». Судя по убожеству гостиничного вестибюля, клевали на это помещение немногие. Впрочем, клюнуть тут можно было и не только на предложение аренды. Шумова, например, аренда совсем не интересовала. А вот сохранившийся в вестибюле гостиницы бар привлек его самое пристальное внимание.

— Я тебе говорил, что нам понадобятся деньги? — задумчиво произнес он, глядя в сторону бара.

— Да, — сказал я, переживая нехорошие предчувствия и на всякий случай дотрагиваясь до пачки «зеленых», приятно отягчавшей мой карман. Деньги были на месте. Нехорошие предчувствия тоже.

— Так вот, они нам понадобились, — сказал Шумов и протянул руку. Если бы он сделал это в другой обстановке и в другой одежде, то это, наверное, походило бы на жест попрошайки. Но сейчас, в кашемировом пальто, с белым шарфом вокруг шеи, на фоне слегка обшарпанных, но все же мраморных колонн, Шумов выглядел потрепанным жизнью аристократом, который требует свое, законное.

— Что, все? — мрачно спросил я.

— Жадность не украшает мужчину, — сказал Шумов.

— Ну раз так... — Я вытащил деньги, отсчитал тысячу, которую обещал выдать Лимонадовой жене в качестве моральной компенсации, и переложил ее в другой карман. Остальные мухинские деньги я также убрал, потом вытащил из куртки пятьдесят рублей и вручил их Шумову.

— Это что? — оскорбился Шумов.

— Жадность не украшает мужчину, — ответил я. Шумов подумал, взял деньги и решительно направился к бару, пробормотав на ходу что-то вроде: «Парень схватывает на лету...»

Я неторопливо двинулся за Шумовым, а когда добрался до бара, Шумов уже сидел там с рюмкой коньяка. Бармен сонно поглядывал на него из-за стойки, и Шумов не подкачал — в секунду опрокинув рюмку в рот, он тут же уставился на батарею бутылок за стойкой.

— Кто-то утверждал, что вышел из запоя, — напомнил я.

— А где ты видишь запой? — поднял брови Шумов. — Здесь идет активизация мыслительного процесса. Чтобы мысли сдвинулись с места и забегали, их нужно подтолкнуть. Один из способов — алкоголь. Есть даже такая теория — теория позитивного пьянства.

— Ха, — сказал я с недоверием. Я еще хотел сослаться на собственный опыт и заявить, что от пьянки мысли у меня не то чтобы начинали бегать, они у меня... ну как бы слипаются в такую небольшую кучку... И больше не шевелятся.

— Впрочем, ты же вышибала, — с оттенком снисходительности произнес Шумов. — Тебе, наверное, нужно кому-нибудь шарахнуть по кумполу, чтобы активизировать мыслительный процесс...

— У меня нет времени слушать всякую хреноту, — раздраженно отозвался я. — У меня вообще нет времени. Если можешь помочь, помогай. А нет — так хоть до смерти тут упейся. А я пойду отсюда...

— Сядь, — сказал Шумов. И я сел, потому что слова насчет «нет времени» были неправдой. Потому что в первую очередь у меня не было плана действий. У меня не было никаких мыслей. И если нужно было напоить Шумова для того, чтобы такие мысли появились, я был готов это сделать.

Однако обошлось. Наверное, сработала теория позитивного пьянства, и в голове Шумова забегали-таки мысли.

— Расскажи мне еще раз все с самого начала, — попросил Шумов, сосредоточенно разглядывая пустую рюмку. — Как вы пошли на ту встречу с Тыквой, ну и все прочее...

— Я уже рассказывал...

— Когда ты рассказывал в прошлый раз, это все не имело ко мне отношения. Теперь у меня болит бок, который мне порезали люди Треугольного, теперь я не знаю, жива ли женщина, у которой я жил последние полтора года. Ее тоже могли покалечить люди Треугольного. И чтобы понять, откуда взялась вся эта напасть и на фига им понадобилось тело Мухина, я должен знать все про Мухина, про алмазы, про Тыкву, про тебя и про твою подругу.

— Ладно, — пожал я плечами и стал рассказывать. Где-то на второй минуте моего рассказа у Шумова изумленно поднялись брови, и на этой же высоте они и оставались, пока я не произнес последнего слова.

Потом я спросил:

— Что? Что-то не так?

— Саня, а ты мне вот это все уже рассказывал? Вот прямо как сейчас?

— Конечно, рассказывал. Вчера утром, на даче...

— Да? — Шумов качнул головой, поднялся и поставил перед барменом пустую рюмку. Тот немедленно ее наполнил, а Шумов тут же ее осушил, после чего вернулся ко мне. — Значит, я тебя тогда невнимательно слушал, — сделал он вывод. — Очень невнимательно слушал.

— А что такое?

— Что такое? — Шумов поправил шарф. — Раньше я думал, что ты просто туго соображающий парень... У тебя, кстати, сотрясения мозга не было?