На окрик на крылечко выбрался здоровенный светловолосый вихрастый парень в синей куртке и широких штанах. Травница, легко, как перышко, подняла тяжелый батог и принялась охаживать его по спине и плечам, приговаривая:

– Не гоняй жену в поле, береги жену и дите!

Потом, подустав, медленно опустила палку и все так же строго сказала:

– Неделю будешь баню топить! Жену и малого в баню водить! Мазь я оставлю – растирать обоих! И чтобы в дом носил в тулупе!

Свекровушка каменным столбом молча стояла на крыльце, будто происходящее к ней не имело никакого отношения.

– А тебе, Катрана, за то, что чуть дитя не сгубила – триста раз в храме Светлых богов поклон положить! – Звонким, неожиданно молодым голосом приказала лекарка.

Катрана чуть поморщилась. Думала, наверно: ну, потратит вечерок, зато сын из воли не вырвался!

– А перед каждым поклоном, – Руима чуть прищурилась, – пол в храме помыть!

Старуха взвыла!

А травница чуть повернулась ко мне:

– Пошли, Рита, дальше сами разберутся.

Пока я таращила глаза, силясь понять, что сейчас было, травница начала объяснять усталым голосом:

– Милава – сирота, а Крас у Катраны единый сын. Он ее взял за пригожесть, а свекровь за смиренность. Вот и гоняет молодуху в поле, едва родила, а дите коровьим молоком кормит. По лени холодного нальет, еще и водой развести забудет – а младенцу это не еда, а отрава! Вот у ребенка понос, рвота – глядишь, с голоду ребенок уже и еле дышит. А Крас мать во всем слушает, жену не бережет. Ну да, будем надеяться, ему моя наука впрок пойдет.

С тем же вздохом лекарка взошла на крыльцо своей избы.

– Эх, сколько детей глупые бабы губят! Все из-за ревности своей. – говорила она себе под нос.

Потом подала мне из сеней пару легких берестяных ведерок и коромысло:

– Ступай, воды в баню натаскай. Колодец рядом с грядами. Пообедаем – и помыться надо будет.

Шевелиться не хотелось совсем, но солнце уже клонилось к закату. Платье, одетое утром, уже не блистало чистотой…

Да и все равно, обед еще не готов.

Уговаривая так саму себя, я поплелась искать колодец. Едва сойдя с крылечка, зацепилась длинным подолом за брошенную кем-то палку и свалилась, пребольно ударив большой палец ноги.

Резкая боль словно отворила плотину – захотелось домой, прижаться щекой к маминому боку, вдохнуть крепкий запах табака и железа от отца. Слезы хлынули по щекам, а из горла вместо тихих всхлипов прорвался тоскливый вой.

Села, где упала, прямо на обрезок доски, о который вытирали ноги. И выла, выла, до сухости в горле и истерического икания. Наверное, выплакала все, что накопилось за прошедшие сутки. И только немного успокоившись и утерев нос и соленые дорожки на щеках, поняла: все это время крепко держала за шею ту самую собачищу, что лежала равнодушно у крыльца. Цепь лежала рядом. Похоже, пес вывернулся из ошейника и попал ко мне в утешители.

Обессилено вздохнув, я разжала сведенные в истерике руки. Изумленно полюбовалась высунутым собачьим языком – прижала, похоже, псинку сильно! Удивительно, и как собак стерпел! И даже не попытался меня укусить!

Решительно высморкалась в тот же завалявшийся в кармане платок. Всхлипнула последний раз и пошла таскать воду, погладив Врана напоследок по лобастой башке.

Кажется, я уже не боюсь собак. Или только одну большую черную собаку?…

Высокий сруб прикрывала простая деревянная крышка, разбухшая от весенних дождей. Толстая веревка, намотанная на жердь, тянулась в глубину, несколько камней в рваной рыбацкой сетке служили противовесом.

Большущей деревянной бадьи как раз хватило наполнить мои ведерки. Только как их надеть на коромысло?

Сложный вопрос. Покрутив его и так, и так, вспомнила образцы народной росписи и попыталась этак небрежно взгромоздить коромысло на одно плечо.

Замечательно. А как ведра цеплять? На корточки садиться?! Присела, зацепила одно ведро – а второе как, оно ж за спиной? В общем, крутилась и так, и эдак, пока не разлила одно ведерко. Да прямо в новые поршни!

Вода ледяная. Шерсть не мокнет, но сбилась комком. Ноги скользят…

В общем, сходив пару раз туда-сюда с ведерками без коромысла, скинула эти кожаные лапотки и повесила на тычки для каких-то овощей просушить. Вран трусил за мной, как привязанный. Тыкался холодным носом в босые ноги, цеплял ушами подол. Заглядывал в глаза – точь-в точь дрессированная немецкая овчарка: все понимает, но не говорит.

Останавливаясь передохнуть, я охотно гладила лобастую черную голову, вынимала из шерсти репьи и любовалась псом: глубокая грудь, горделивая голова, осанка! Красавец!