Есть на планете такие страшные твари — стратопауки. Жирные, мерзкие, противные. И разумные.
* * *
Как всегда перед закатом, в кустах громко чирикали “волки”. С приближением человека они затихали. Потом из кустов высунулись две очень любопытные мордочки и, глуповато помаргивая, проследили взглядом удаляющуюся фигуру в скафандре.
Открытие этого распространённого на Оме грызуна поначалу шокировало. Мало того, что зверёк являл собой уменьшенную карикатуру на волка, он ещё и чирикал! Но в конце концов юмор природы был оценён по достоинству, и “стеновию омус” — так официально был поименован зверёк — нарекли “волком” или “во-во” (волковоробьем).
Внезапно уши зверьков встали торчком: смятение, испуг — оба порхнули, как от выстрела.
Вся эта сцена прошла мимо внимания человека. Раздвигая плечом плотный воздух, Майоров спешил по едва приметной тропинке, которая вела к буровой, где, как только что сообщили, ударил фонтан нефти. Исключительный, феноменальный! На всех планетах цвет нефти был чёрный, бурый, жёлтый, иногда розовый. Здесь он был синим. Новая разновидность? Или что-то принципиально иное?
Не в том настроении был Майоров, чтобы подметить катящееся за ним бесшумное движение, которое спугнуло “волков”.
К тому же он слегка отупел от бесконечной работы. С начала экспедиции спать приходилось урывками по два-три часа, а все жадность человеческая! Новая планета открывала столь несметные россыпи фактов, что золотоискательская лихорадка прежних времён выглядела бы сонной дрёмой по сравнению с приступами исследовательского азарта. От обилия фактов пухла голова, они подступали, как половодье, и самые потрясающие, как всегда, были те, к которым ещё не дотянулись руки.
Темно-малиновое солнце Омы низко висело над вершинами леса. Небо отливало медью, и хотя стволы древолистов, неслышно скручиваясь винтом, уже развернули к закату свои грифельные полотнища, отчего на сырую почву пала тень, внизу стоял светлый красновато-золотистый сумрак. Тихо было, как в пустом соборе.
Таинственность освещения вдруг спутала мысли Майорова. Он поднял голову, огляделся. И тут он почувствовал на себе взгляд.
Он резко обернулся. Никого. Ничего. Багровым сиянием мерцали устилавшие почву мхи.
Майоров не был впечатлительным человеком. Людям иного склада вообще нечего делать на новооткрытых планетах, и в этом есть глубокий смысл. Острая впечатлительность означает, что сознание настежь открыто всем внешним воздействиям, а их на неисследованной планете чересчур много. Это все равно что поместить чуткую стрелку компаса в бушующее магнитное поле.
Поэтому Майоров лишь расстегнул кобуру плазмопистолета и ускорил шаг. Отдав дань нервозности, вполне простительной, когда человек один и по лесу крадутся тени, он успокоился. Окрестные леса были хорошо изучены и безопасны. Разве что сюда мог забрести одинокий стратопаук…
Это было бы даже забавно.
Стратопауки отличались непонятной агрессивностью. Для органов обоняния любого животного закованный в скафандр человек — всего лишь глыба металла, а для зрения и слуха — движущаяся глыба. Кто же станет нападать на шагающий кусок железа? А стратопауки напали в первый же день. Плазменные пистолеты, разумеется, обратили их в пар, едва они, выскочив из кустарника, устремились к людям. Потом были ещё две-три такие же попытки. Вскоре, правда, животные прониклись страхом и уже не попадались на глаза, чему в отличие от зоологов женщины экспедиции были несказанно рады. “Ну и тварь!” — воскликнула одна из них, впервые увидев стратопаука, и с этим мнением трудно было не согласиться. Людям свойственна брезгливость к подобным существам, но даже самый омерзительный земной паук выглядел бы писаным красавцем, если сравнивать его с десятилапым трехметровым комком шершавой слизи.
Возникла, конечно, вполне правдоподобная гипотеза, что у стратопауков есть особый орган восприятия, позволяющий им, несмотря на скафандр, по достоинству оценить вкус человеческого мяса. К сожалению, проверить её не удалось, так как распылённый хищник не слишком удобный объект для исследований, а живого стратопаука за нехваткой времени поймать не удалось.
При мысли о встрече со стратопауком Майорова все же пробрала брезгливая дрожь. Он был чужд предрассудков, но существуют же вещи, невыносимые для человека! Скрежет гвоздя по стеклу, например.
Почва пошла под уклон, внизу за стволами обозначилась тёмная щель оврага. “Ещё четверть часа ходьбы”, — подумал Майоров, спускаясь по склону.
Крутизна заставила его ступать боком. И тут он уловил позади себя какое-то движение.
Куст дрогнул, едва он обернулся, и на гребне в ярком свете заката вырос стратопаук.
От неожиданности Майоров потерял равновесие. В отчаянном прыжке он попытался ухватиться за ближайший ствол, но перчатки лишь царапнули кору, нога подвернулась, и он покатился кубарем.
Как падающая кинокамера, сознание выхватило красный лоскут неба, вздыбившиеся чёрные стволы, ажурный клочок мха перед самым носом, тёмный провал внизу, боль, вихрь каких-то пятен, удар…
И все кончилось.
…Он лежал на боку. Боль в ноге наполняла мозг оглушительной пустотой. Окружающее проявлялось по частям, зыбко и путано.
Внезапно, рывком все встало на место. Метрах в пяти от него находился стратопаук.
Какую-то долю секунды все оставалось неподвижным. Неподвижно горел высоко в небе закат, неподвижно стояли огромные древолисты; животное, опираясь на щупальца, двое передних держало на весу, а его круглые, жутко фосфоресцирующие глаза в упор смотрели на поверженного человека.