Дмитрий Биленкин
Странная
Клевало, и я не заметил, как натянуло дождь. Только вдруг по тугой воде запрыгали стеклянные капельки, и река тихо зазвенела.
Оспины на воде быстро множились, и я убежал под защиту драного навеса риги. Там было сухо и со свету темно; в прелой соломе шуршали мыши. Мне не сразу бросилась в глаза фигурка, прильнувшая к столбу, и лишь спустя минуту я разглядел девочку лет двенадцати. Все в ней было заостренным, тоненьким и нескладным: наивный носик, косичка льняных волос, худенькие плечи под ситцевым платьем, голые поцарапанные коленки. Но ее серые глаза смотрели широко, серьезно и пристально. Похожий взгляд бывает у ночных птиц.
– Ну, теперь надолго, - сказал я, чтобы хоть что-нибудь сказать.
– Нет, по воде не плывут пузыри.
Голос был ломким и убежденным. Почти поучающим. В мою сторону она даже не посмотрела.
Я улыбнулся так, как улыбаются только взрослые: дружелюбно и снисходительно.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю - и все. Так всегда бывает.
"Хм, - подумал я.
– Связь, пожалуй, действительно есть. Чем выше давление воздуха, тем, верно, трудней образовываться пузырям. Ну, поглядим".
– А завтра будет дождь так дождь. Надолго, - сказала девочка.
– Сводка обещает хорошую погоду.
– А будет плохая.
Я пожал плечами.
Девочка, наконец, соблаговолила взглянуть на меня. Недоверчиво, искоса.
– Потому что там радуга.
– Какая радуга?
– Красивая. Она горит, горит...
– Да где?!
Она кивнула куда-то на север.
– Значит, и вы ее не видите. Никто ее не видит. А она такая хорошая.
Я несколько опешил. Чтобы скрыть смущение, еще раз оглядел горизонт. Серая пелена дождя повсюду.
– Что-то ты выдумываешь...
Она шмыгнула носом.
– Так все говорят... И никто не видит. А я честная...
Я как-то не нашелся, что ответить.
– Я и папке так говорила, - продолжала она тусклым, равнодушным голоском.
– Он меня вначале ремнем стегал, чтобы я не выдумывала. Больно... А я ничего не выдумываю.
– Да, но ведь радуги никакой нет...
– Есть.
– В каком ты классе?
– попробовал я перевести разговор.
– В четвертом.
Мне капнуло за шиворот, я передвинулся на сухое место и теперь стоял совсем рядом с девочкой.
– Как, интересно, у вас в школе?
– Дразнятся.
– Почему?
– Не скажу.
Мы помолчали. Перед нами маячила завеса из сбегающих капель. Она не мешала, однако, заметить, что вдали светлело. Там синева явственно протапливала тучи.
"Девчонка права, дождь скоро кончится, - сообразил я.
– Интересно, не унесло мои удочки?"
С высоты моего роста мне был виден пробор светлых волос и выпуклый лобик этого странного подростка, который упрямо, невзирая на насмешки и даже побои, отстаивает свое право видеть то, чего нет.
– Ты, вероятно, любишь сказки?
– сказал я.
– Нет. Там все выдумано.
– А что ты тут делаешь?
– сменил я тему.
– Гуляю. Это интересно.
– Почему?
Она посмотрела на носки своих драных тапочек и ничего не ответила.
– Ну, я пойду, - сказала она решительно.
– А у вас клюет.
– Подожди, дождь еще не перестал.
И, словно нарочно, чтобы опровергнуть меня, капель замерла. На свободу вырвался луч солнца, и все мокро засверкало в его теплом и светлом кругу.
Девочка вошла в него, не торопясь и не оглядываясь. И честное слово, мне показалось, что она - центр этого теплого и светлого круга и что луч послушно следует за ней. Но, разумеется, это было игрой воображения.
Поплавок, когда я подошел к берегу, и вправду притапливало. После недолгой борьбы я вытащил замшелого от старости окуня, который отчаянно парусил спинной плавник, бил хвостом и вообще протестовал против изъятия из родной стихии. Его круглые, с золотистым ободком глаза слепо взирали на зелень и солнце.
Но добыча уже занимала меня куда меньше, чем встреча с девочкой. Вернувшись, я стал расспрашивать о ней свою хозяйку - старуху в темном платье, вечно и бесшумно, как летучая мышь, снующую среди горшков, ухватов, крынок и прочих домашних дел.
– Так ить, милый, ты должно Пахомову Нюрку повстречал...
– нараспев сказала она.
– Хорошая девка...
– Она вздохнула, и морщины на ее лице приняли скорбное выражение.
– Хорошая, да чудная малость.
– Чем же, мамаша, чудная?