«Послушайте, уважаемые, вы слишком серьезно смотрите вокруг. От ваших насупленных бровей и выражения мировой скорби на лицах может прокиснуть пиво, даже если оно, по вашему теперешнему обычаю, разлито в металлические банки – не говоря уж о кефире в картонных пакетах. Посмотрите вокруг: как кружится в танце осенняя листва! Послушайте прыгающие синкопы и “кусачие” пунктирные ритмы поездов метро. О, угрюмые филистеры! – вы увязли в своих серых буднях; а вы, бегающие пальцами по клавиатуре ученики училищ и студенты консерваторий, – в своем унылом конкурсном честолюбии. Поднимите глаза на небо, засмейтесь вместе с музыкой юного Шумана! Она столь же молода, прекрасна и непредсказуема, как и без малого двести лет назад!» – так, быть может, воскликнул бы Флорестан, доживи он до сегодняшнего дня…»
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
«Бал-маскарад – это, пожалуй, высшее, в чем жизнь может подражать игривой поэзии. …Здесь древнейшие обычаи и одежды, воскресши, идут рядом с новыми, самый первобытный дикарь, высшее и низшее сословие, злая карикатура, все, что в другое время никогда не соприкасается, даже разные времена года и религии, все враждебное и дружественное – все сбирается в легкий, веселый хоровод, и этот хоровод великолепно движется, повинуясь ритму музыки – этой страны души, в то время как маски суть лишь телесная оболочка».
Люди и маски: «Карнавал» Роберта Шумана
Сергей Грохотов
1/ Родом из «Давидова братства»
«Послушайте, уважаемые, вы слишком серьезно смотрите вокруг. От ваших насупленных бровей и выражения мировой скорби на лицах может прокиснуть пиво, даже если оно, по вашему теперешнему обычаю, разлито в металлические банки – не говоря уж о кефире в картонных пакетах. Посмотрите вокруг: как кружится в танце осенняя листва! Послушайте прыгающие синкопы и “кусачие” пунктирные ритмы поездов метро. О, угрюмые филистеры! – вы увязли в своих серых буднях; а вы, бегающие пальцами по клавиатуре ученики училищ и студенты консерваторий, – в своем унылом конкурсном честолюбии. Поднимите глаза на небо, засмейтесь вместе с музыкой юного Шумана! Она столь же молода, прекрасна и непредсказуема, как и без малого двести лет назад!» – так, быть может, воскликнул бы Флорестан, доживи он до сегодняшнего дня.
«Ах, Флорестан, вечно ты всех осуждаешь и бранишь, – ответил бы ему Эвзебий. – Разве виноваты эти люди в том, что заботы пригнули их головы. Но согласен: пусть музыка расправит их сгорбленные спины и улыбками озарит лица. Пусть ноги их сами пустятся в пляс. Вот сыграй-ка им лучше “Карнавал” Шумана…» И музыка начинает звучать…
Порывистый, ироничный и резкий Флорестан и мечтательный лирик Эвзебий – две карнавальные маски и одновременно две грани души самого Шумана. Перебивая друг друга, захлебываясь, они говорят на страницах шумановских музыкально-критических статей (а точнее – вдохновенных поэм в прозе), которыми был наполнен созданный им в 1834 году «Новый музыкальный журнал» – провозвестник молодого романтического музыкального искусства. Там же мелькают, шутят, спорят и переругиваются другие воображаемые и реальные персонажи: старый мудрый Майстер Раро (прототип его – учитель Шумана, Фридрих Вик); Цилия или Киара или Киарина (его дочь, знаменитая пианистка и впоследствии жена Шумана – Клара); Книф или Юлиус (Юлиус Кнорр) и другие. Объединенные воображением Шумана в боевой союз, Давидсбунд («Давидово братство», названное так в честь библейского царя-песнопевца Давида), они с яростью и задором набрасываются на бездарность и рутину, в которых погрязло музыкальное искусство. Своими союзниками Шуман видит не только друзей из ближнего окружения и музыкантов-современников – например, Мендельсона (в статьях Шумана он фигурирует под именем Меритис), Паганини, Шопена и Берлиоза, но и великих творцов прошлого – Баха, Генделя, Глюка, Бетховена, Шуберта…
Тон, взятый Шуманом с самого начала существования журнала, был весьма необычен для немецкой критической прессы начала XIX века, исповедовавшей корректность и академическое равнодушие. «Неужели же этой проклятой немецкой вежливости хватит еще на столетия?! – восклицает в запальчивости Флорестан в статье под заголовком “Давидсбюндлеры”. – Почему прямо не отвергать бездарных? Почему не выкидывать за борт мелкотравчатых и половинчатых, а с ними заодно и зазнавшихся? Почему не вывешивать предупреждений на тех сочинениях, которым не место там, где начинается критика? Почему авторы не издают собственной газеты против критиков и не призывают их к более грубому обращению с их произведениями? […]
Наконец-то настало время всем нам подняться против того наступательного и оборонительного союза, который заключили друг с другом Пошлость и Упрямство, пока они еще не совсем нас заполонили и пока бедствие это еще не совсем безысходно».
Парадоксальность и резкость суждений Шумана и сейчас могут вызвать у читателя некоторую оторопь. Однако в конечном счете прав оказался Флорестан: «Алмазу прощаешь остроту его граней, закруглять их слишком дорого».
2/ Четыре ноты: предыстория
В созданиях Шумана всегда бывает так: музыка и жизнь, серьезность и ребяческая игра, критическая «злоба дня» и возвышенные размышления о великом и прекрасном – все это нерасторжимо переплетается, буквы перемигиваются со звуками, мелодии перескакивают с одной нотной строчки на другую как воробьи с ветки на ветку, сердечные терзания вдруг находят разрешение в шутке, а задушевные признания сопровождаются юмористической гримасой… И все это погружено в атмосферу таинственности, причудливой недосказанности. Музыка может скрывать в себе странные шифры, цитаты, намеки. Недаром сам композитор писал одному из друзей:
«Таинственное имеет для многих особую силу и, кроме того, как все сокровенное, – особую прелесть».
Уже самое первое напечатанное сочинение Шумана, «Тема на имя Abegg с вариациями» ор. 1, содержало загадку (буквы тут соответствуют звукам ля, си-бемоль, ми, соль, соль). Фамилию Абегг носила одна из знакомых Шумана по имени Мета, жившая в Мангейме. Однако произведение вышло с посвящением несуществующей графине Паулине д’Абегг.
Почему? Исследователи теряются в догадках…
В полной мере эти черты проявились в знаменитом шумановском «Карнавале» ор. 9. Сам его подзаголовок – «Маленькие сцены на четыре ноты» (Sc`enes mignonnes sur quatre notes) – звучит интригующе. Что за ноты и почему именно они? Пьесы, составившие цикл, создавались начиная с лета 1834-го и позже – в 1835 году. Как это часто бывало в творчестве композитора, есть у «Карнавала» биографическая подоплека… Она-то и объясняет появление таинственных четырех нот…
Середина 1830-х годов – это время сложных и глубоких переживаний, во многом предопределивших всю дальнейшую жизнь Шумана. Клара Вик, чье детство прошло на его глазах, превращается из резвого ребенка-вундеркинда в выдающегося музыканта, в прекрасную девушку с тонкой и глубокой душой. Чувства, связавшие Роберта и Клару и заставившие их в дальнейшем много лет бороться за право соединить свои жизни, еще только зарождались. События лета и осени 1834 года помогли влюбленным осознать их. Но, по сути, история эта началась еще несколькими месяцами раньше… Спустя годы в письме к Кларе Вик Шуман так описывал свое тогдашнее состояние: