«Говорил, что будет только играть, а сочинять бросит, т. к. лучше “Колоколов” все равно ничего не напишет». Эта запись в дневнике Мариэтты Шагинян – убедительное свидетельство того, насколько дорога была эта поэма Сергею Рахманинову. В начале 1930-х годов в беседе со своим биографом Оскаром фон Риземаном композитор, вообще крайне скупой на признания, подтвердил: «Это произведение, над которым я работал со страстной увлеченностью, я люблю более всех прочих своих сочинений». При его обыкновении незаслуженно охладевать ко многим своим творениям по прошествии времени такое постоянство в оценке «Колоколов» говорит о многом…»
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
«Самые разнообразные сорта и размеры “знаменитых” русских колоколов привлечены сюда, начиная от серебристых колокольчиков ямщицких троек и кончая “знаменитыми” московскими “сорока сороков”. Звонят на самые разнообразные лады: ласково и нежно, уверенно-спокойно, торжественно-мерно, тяжело-похоронно, наконец с отчаянием, ужасом и тревогой перед надвигающейся стихийной катастрофой».
Сокровенные мысли о жизни и смерти
Жанна Панова
1/ «“Колокола” я люблю более всех прочих своих сочинений…»
«Говорил, что будет только играть, а сочинять бросит, т. к. лучше “Колоколов” все равно ничего не напишет». Эта запись в дневнике Мариэтты Шагинян – убедительное свидетельство того, насколько дорога была эта поэма Сергею Рахманинову. В начале 1930-х годов в беседе со своим биографом Оскаром фон Риземаном композитор, вообще крайне скупой на признания, подтвердил: «Это произведение, над которым я работал со страстной увлеченностью, я люблю более всех прочих своих сочинений». При его обыкновении незаслуженно охладевать ко многим своим творениям по прошествии времени такое постоянство в оценке «Колоколов» говорит о многом.
В этой поэме отразились сокровенные мысли о жизни и смерти, о родине, о судьбе. Исповедальность в сочетании с крупной формой дает поразительный эффект: пережитое лично становится символом эпохи.
В «Колоколах» нашли свое яркое выражение многие черты глубоко самобытного стиля Рахманинова, отличающегося внутренней цельностью и органичностью: сила и острота контрастов, крайняя экспрессия и энергия в выражении эмоций, неповторимое сочетание лирического «половодья чувств» и действенного волевого начала, энергия и динамика ритма, мелодическое и гармоническое богатство при явном предпочтении минорного колорита. Но, пожалуй, наиболее многоцветно и полно здесь воплощена стихия колокольных звонов.
Колокола на Руси издавна называли патриархами земли русской. В ударах звонной меди слышался призыв к соборности и глас Всевышнего. В их музыке голос родины звучал как некое мистическое откровение. Россия рахманиновского времени немыслима без перезвона колоколов – торжественно-ликующих, радостно-праздничных или скорбно-трагических. Разнохарактерные звоны гудят и «стелятся» на страницах произведений А. Гаршина, В. Короленко, И. Шмелева. Только в Москве тогда насчитывалось до 1700 колоколов. Да и малая родина Рахманинова – северный новгородский край – издавна славилась своей звонильной традицией. В русской музыке к колокольным образам обращались М. Мусоргский, Н. Римский-Корсаков и другие авторы. А. Скрябин в своей Мистерии отводил важнейшую мистическую роль симфонии звонов. Но только у Рахманинова колокольность становится неотъемлемой чертой стиля.
Известно, что каждый колокол обладает своим, индивидуальным голосом – неисчислимым множеством обертонов-призвуков, расцвечивающих основной тон радужными красками. Рахманинов, обладающий феноменальной музыкальной памятью (например, он мог воспроизвести спустя долгое время однажды услышанную новую симфонию), наверняка помнил неповторимый колорит звонов новгородских храмов и монастырей. Поэзия колокольных звучаний привлекает его с юности и пронизывает почти все композиции. Фантазия («Картины») ор. 5 для двух фортепиано (1893), по утверждению Л. Д. Ростовцевой-Скалон, навеяна «воспоминанием о новгородских колоколах, которые в детстве, когда он жил у любимой бабушки, произвели на него неизгладимое впечатление». Гулкие колокольные удары слышатся в знаменитой Прелюдии до-диез минор, этюдах-картинах, фортепианных концертах и симфониях. Запечатленный в памяти колокольный голос родины отдается много лет спустя в созданных на чужбине «Симфонических танцах».
Узнаваемые признаки ударов звонной меди в рахманиновской музыке – диссонантные терпкие биения гармоний, настойчиво повторяющиеся скупые или затейливые ритмические узоры и особая раскачка интонации. Интересно, что для коллеги композитора Николая Метнера звук музыки Рахманинова вообще отличается от всех других, как звук колокола от какофонии уличного шума: он «прорезает весь этот хаос не силой своей, а интенсивностью своего содержания».
Так преобразует пространство звукового хаоса образ колокола в поэме «Колокола».
2/ Музыкальный детектив, или Об истории создания поэмы
История возникновения замысла поэмы «Колокола» напоминает детектив. Однажды летом 1912 года Рахманинов получил странное письмо. Было это в его любимой Ивановке, на Тамбовщине. В конверте находился отпечатанный на машинке текст поэмы Эдгара Аллана По «Колокола» в переводе Константина Бальмонта. В приписке не назвавшийся автор таинственного послания просил композитора ознакомиться со стихами, говоря, что они необыкновенно музыкальны и словно созданы для Рахманинова.
Это был не первый случай получения доброжелательных анонимных посланий в жизни музыканта, находившегося тогда в зените славы. Чуть раньше у него уже завязалась активная переписка с кем-то, скрывавшимся под псевдонимом Re. Неизвестный корреспондент выказывал недюжинное понимание музыки Рахманинова, часто помогая ему преодолевать творческие сомнения и даже, по просьбе самого композитора, присылая подборки поэтических текстов для будущих романсов. Возможно, что сначала Рахманинов отнес авторство письма со стихами По на счет того же Rе. Однако это инкогнито позднее было раскрыто, и Мариэтта Шагинян, одна из самых преданных поклонниц, стала верным другом Сергея Васильевича на много лет. Имя же корреспондента, посоветовавшего Рахманинову «озвучить» стихи Эдгара По, для него так и осталось загадкой. Лишь несколько десятилетий спустя, уже после смерти композитора его друг виолончелист М. Е. Букиник в своих воспоминаниях раскрыл эту тайну: письмо было послано его юной ученицей, виолончелисткой Машей Даниловой.