Я дал ей переварить немного эту мысль.

Из дальнего угла комнаты до меня донесся звук.

Очень тихий, очень жалкий звук.

Я сам издаю иногда такие — как правило, когда рядом со мной нет никого, кто мог бы это услышать. Та часть меня, которая хорошо знала, что значит испытывать боль, ощущала, как больно сейчас падшему ангелу, и это словно во мне самом проделывало маленькую, аккуратную такую сквозную дыру. Знакомое ощущение — и нельзя сказать, чтобы совсем неприятное.

Справляться с одиночеством нелегко. Я сам порой страдаю от него. И в такие минуты я хочу, чтобы это кончилось. Порой, когда рядом с тобой есть кто-то, когда ты касаешься этого кого-то на уровне, гораздо более глубоком, нежели обычное вежливое общение, ты испытываешь от этого удовольствие. Я, во всяком случае, испытываю.

И это не обязательно должен быть кто-то особенно симпатичный. Он не обязательно должен вам нравиться. Вам даже не обязательно с ним работать. Вам даже может хотеться врезать ему по носу. Иногда хорошая плюха тоже приводит к подобным отношениям.

Так у меня, например, с Марконе. Я терпеть не могу этого скользкого ублюдка. Но я его понимаю. Он держит свое слово. Я могу ему доверять — по крайней мере, в том, что он будет холоден, яростен и опасен. Еще как опасен. Приятно знать, что можно доверять хоть в чем-то. Вот такие у нас с ним отношения.

Даже тень Ласкиэли представляла для меня гораздо большую опасность, чем Марконе, но из этого вовсе не следует, что я не могу восхищаться ею, вполне осознавая исходящую от нее угрозу. Из этого не следует, что я не могу испытывать некоторого сочувствия той, чей образ существования связан с таким чудовищным одиночеством.

Жить гораздо проще, когда ты можешь отмахнуться от остальных как от монстров, демонов и прочих жутиков, которых надо бояться и ненавидеть. Дело только в том, что это невозможно сделать, не превратившись хотя бы отчасти, хотя бы немного в них. Ясное дело, тень Ласкиэли намеревалась утащить мою бессмертную душу на вечные муки в Геенну Огненную, но ненавидеть ее за это бессмысленно. Этим не добиться ничего, разве что душа запятнается и станет чуть темнее.

Я человек и собираюсь им оставаться.

Поэтому мне стало немного жаль эту тварь, чья цель во вселенной заключалась в том, чтобы искушением ввергнуть меня во тьму. Блин, да если подумать, это едва ли не единственный известный мне род деятельности, который доставляет еще больше разочарований и обид, чем мой.

— Скажи, многие ли тени вроде тебя оставались в хозяине вроде меня дольше, чем на несколько недель, а? Дольше, чем на три года?

— Не было таких, — почти шепотом отозвалась тень Ласкиэли. — Надо признать, для смертного ты необычно неподатлив. Я бы сказала, самоубийственно неподатлив.

— Ну? — хмыкнул я. — Я продержался столько времени. А что, если продержусь до конца? Если так и не выкопаю монету? Ты-которая-тень, никогда не вернешься к тебе настоящей. Но кто сказал, что ты-которая-тень, не может найти свою собственную жизнь?

Полные Адского Огня глаза уставились на меня, но она не ответила.

— Лаш, — тихо сказал я и ослабил усилие, освобождая ее. — Только то, что ты начала одним существом, еще не значит, что ты не можешь стать кем-то другим.

Молчание.

Потом до меня донесся ее голос — едва слышный шепот.

— Твой план имеет слишком много уязвимых мест и, скорее всего, приведет к нашему уничтожению. Но если ты, хозяин мой, пожелаешь моей помощи в этом своем безумии, тебе достаточно позвать.

А потом тень исчезла, и комната снова опустела.

Чисто технически, ее здесь и не было. Она находилась только у меня в голове. Соответственно, чисто технически, она не исчезала; она просто переместилась куда-то, где я не мог до нее добраться, но я нутром чуял — а может, это говорила мне темная часть моего «я» — что она меня услышала. Чего-то я все-таки добился, в этом я не сомневался.

Тут одно: или я чертовски здорово убеждаю, или я гребаный задавака.

— Что ж, пора вступать в игру, Гарри, — сказал я себе. — Самое время победить всю гребаную Белую Коллегию. Насчет Геенны Огненной можно будет беспокоиться позже.

Я вернулся к делам. Часы продолжали отсчитывать секунды и минуты, и мне ничего не оставалось, кроме как готовиться и убивать время до вечера, когда начнется буча.

Я запустил Мистера домой после утренней прогулки, которая в этот день имел место между тремя и четырьмя пополудни — график выхода в свет у Мистера довольно запутанный и непредсказуемый, — и выпустил Мыша пробежаться в отведенном ему уголке дворика.

Тик-так, тик-так…

Я взял кусок шкурки и почистил посох: торец его испачкался в грязи, а другой конец слегка закоптился. Я собрал все свои серебряные боевые кольца и сунул их в тяжелый мешок, висевший у меня в углу. Полчаса упражнений боксом с грушей, роль которой выполнял этот мешок, вряд ли зарядили кольца полностью, но даже частичный заряд лучше, чем ничего.

Тик-так…

Покончив с этой работой, я побрился. Потом почистил пистолет и смазал его. Потом сдвинул в сторону журнальный столик, разложил на полу свою ветровку и почистил ее специальной жидкостью для кожи, стараясь при этом не разрушить наложенные на нее с помощью иглы и черной туши защитные заклятия.