— Очень мило, — произнесла она совершенно чужим голосом. — Во многих отношениях ничуть не хуже Лидии, не так ли, мистер Дрезден?

Я застыл.

— Кравос, — прошептал я.

Белки глаз Жюстины медленно налились кровью.

— О да, — ухмыльнулась она. — Совершенно верно.

— Знаешь, мужик, у тебя просто страсть все усложнять до предела. Ба, это ведь ты был, верно? Ну, тот телефонный звонок в вечер, когда съехала с катушек Агата Хэгглторн?

— Мой последний звонок, — подтвердил Кравос устами Жюстины и кивнул ее хорошенькой головкой. — Я хотел сполна насладиться тем, что будет потом. Как и сейчас. Бьянка приказала, чтобы посетителей к тебе не пускали, но я не мог упустить шанса посмотреть на тебя.

— Так ты пришел посмотреть на меня? — удивился я. — Ну, смотри. Кстати, — я похлопал себя по лбу, — тут у меня есть кой-чего, что я с удовольствием тебе покажу.

Жюстина улыбнулась и покачала головой.

— Слишком много сил, слишком мало толка. Даже не преступая порога, овладение разумом, слабым как ребенок, требует слишком больших усилий. Усилий, — добавила она, — которые стали возможными исключительно благодаря гранту Фонда Души Гарри Дрездена.

Я оскалился.

— Оставь девушку в покое.

— О, но она же вполне ничего, — возразил Кравос. — И ей так гораздо приятнее. Она же мухи не обидит, видишь? И себя тоже. Обуревающие ее противоречивые эмоции не позволяют ей действовать. За это ее так любили Белые. Они ведь питаются эмоциями, а у этой милой крошки их просто залейся, — тело Жюстины вздрогнуло, и она соблазнительно выгнулась. — Знаешь, это, оказывается здорово возбуждает. Я имею в виду безумие.

— Не знаю, не знаю, — сказал я. — Послушай, биться так биться. А нет — так сгинь. Мне еще много чего надо сделать.

— Я знаю, — сказала Жюстина. — Ты занят — умираешь от какого-то яда. Вампиры пытались присосаться к тебе, но первым же, кто попробовал, сделалось худо, так что они тебя, можно сказать, почти не тронули. Бьянка рвет и мечет. Она так надеялась, что ты кончишь свою жизнь как пища для нее и ее новых деток.

— Срам-то какой.

— Ну же, Дрезден. Мы с тобой из Мудрейших. Мы оба знаем, что ты не хочешь умирать от рук низших.

— Я, может, и имею какое-то отношение к мудрейшим, — возразил я. — Ты, Кравос, не более чем второсортный смутьян. На нашем, чародейском поле ты случайная букашка; даже то, что тебе удалось прожить так долго, не убившись, само по себе можно считать чудом.

Жюстина зарычала и бросилась на меня. Одной рукой она прижала меня к двери, и мне в голову пришла мысль, что с ее нынешней сверхъестественной силой она запросто проткнула бы меня этой рукой насквозь.

— Такой самонадеянный, — прошипела она. — Всегда уверен, что прав. Что ты самый главный. Что у тебя вся власть и ответы на все вопросы.

Я поморщился. Боль снова пронзила мой желудок, и внезапно все мысли мои были только о том, чтобы не закричать.

— Что ж, Дрезден. Ты труп. Ты уже приговорен к смерти. Ты помрешь в ближайшие несколько часов. А если и нет, если ты переживешь то, что они тебе уготовили, тебя убьет яд — медленно и верно. А еще до того ты уснешь. На этот раз Бьянка меня не остановит. Ты уснешь, и я приду. Я приду в твои сны и сделаю твои последние мгновения на земле кошмаром, который будет тянуться годы, — она придвинулась ко мне, привстала на цыпочки и плюнула мне в лицо. Потом из глаз Жюстины разом отхлынула кровь, и голова ее бессильно упала вперед — так лошадь, изо всех сил натягивавшая узду, теряет равновесие, когда та лопается.

Я честно постарался удержать ее. Мы упали на пол вдвоем, слишком слабые, чтобы шевелиться. Жюстина плакала. Она плакала жалобно как маленький ребенок, почти беззвучно.

— Простите, — всхлипнула она. — Простите. Я хотела помочь. Но столько всего мешает… Мысли путаются…

— Ш-шш, — только и сказал я. Я попробовал погладить ее волосы, успокоить, прежде чем она снова возбудится. — Все будет хорошо.

— Мы умрем, — прошептала она. — Я никогда больше его не увижу.

Она поплакала еще немного, а тошнота и боль в животе все усиливались. Свет сквозь щели у косяка не менялся, так что я не знал, день или ночь стоит на улице. Или того, живы ли еще Томас и Майкл, чтобы прийти мне на помощь. Если они погибли, и погибли по моей вине, я никогда не смог бы жить с мыслью об этом.

Я решил, что сейчас все-таки ночь. Самая глухая, самая темная ночь. Никакое другое время суток не вязалось бы с тем говеным положением, в котором я оказался.

Я опустил голову на затылок Жюстины, и она, наконец, стихла, словно уснула, выплакавшись. Я закрыл глаза и попытался придумать мало-мальски приемлемый план. Только ничего не выходило. Ни-че-го. Конец всему.

Что-то пошевелилось в темном углу, где было свалено тряпье.

Мы оба разом подняли взгляд. Я попытался высвободиться от Жюстина, но она удержала меня.

— Не надо. Не ходите туда.

— Почему? — спросил я.

— Вам это не понравится.

Я покосился на девушку. Потом с трудом встал и, шатаясь, побрел в угол с тряпьем. За отсутствием другого оружия я сжал в руке полотенце.

Кто-то лежал в тряпье. Кто-то в белой блузке, темной юбке и красной шапочке.

— Звезды милосердные, — выдохнул я. — Сьюзен!

Она слабо застонала и с трудом открыла глаза. Я рухнул на колени рядом с ней и откинул в сторону тряпки.

— Блин-тарарам, Сьюзен, только не пытайся сесть. Не шевелись. Дай мне посмотреть, все ли у тебя цело, ладно?