– Они променяли душу… на кусок жаренного мяса. Чревоугодие в чистом виде. – Сказав это проходя мимо раздаточного пункта, ему волей судьбы пришлось положить руку на урчащий живот.

А, что еще оставалось делать? Кушать-то ведь хотелось, а где достать еды? Начать воровать, само собой. Только вот приятного в этом мало было. Да и опасно это было. Всех пойманных за данным ГРЕХОМ следовала немедленная исповедь в главном храме нашего некогда прекрасного города. А от туда уже никто не возвращался прежним.

– Интересно, что же там с ними делают? – спросил Джон у своего хорошего друга Илая с которым он подружился еще в школьные годы.

– Знать бы… знать бы дорогой мой! – Илай как всегда стоял по правую руку от Джона и всегда старался держаться рядом со своим товарищем.

И вот посмотрев на то, как несколько десятков граждан входят в двери «храма» и перекрестившись по старой католической привычке, они двинулись в свой укромный уголок свободы где вели радиопередачи. На которые никто еще не обращал внимания, да никто особо и не слушал данное радио.

Своя аудитория была конечно же, но она была мала и не представляла особой угрозы для устоявшегося режима. Но те немногие которые прислушивались к голосу разума и речам Джека с Илаем были несокрушимы. В какой-то степени они также были сектантами. Только вот вели они свои дела не где-то в лесах и заброшенных полянках а прямо в центре города. Даже в центре столицы.

– Дамы и господа в прямом эфире вещает радио свободы! Единственное оставшееся радио не обработанное клеветой «СЛУЖИТЕЛЯМИ ЦЕРКВИ ПРОСВЕТЛЕНИЯ», сегодня… состоится «ТОТ САМЫЙ ДЕНЬ, САМЫЙ ЛУЧШИЕ ДЕНЬ В ГОДУ» … – и наступила минута молчания.

Но закончить данную речь было не суждено. Дверь в студию проломали и несколько карателей вошли внутрь. Не было разговоров и каких-либо предъявлений. Джон получил удар по голове дубиной, а Илая схватили и за ноги поволокли по полу.

– О нет… нет, нет, нет! Отпустите меня… отпустите пожалуйста! – Илай пытался сопротивляться, пытался брыкаться, но шансов у него примерно столько же как у лягушки попавшей в желудок цапли, а может даже и того меньше.

Джон пришел в сознание достаточно быстро, точнее гораздо быстрее, чем он сам того ожидал, но боль в голове не позволила ему предпринять, что-либо. А даже если и позволило бы, то, что он мог бы сделать?

– Я спасу тебя друг мой! – Джон попытался встать, но голова кружилась, сильно кружилась, и у него не осталось иного выбора кроме как упасть обратно.

Впервые за последние пятнадцать лет Джоном овладело чувство утраты. Чувство которому он не мог предоставить ничего, а ведь даже если и смог бы? Что бы он сделал? Выйти на с лозунгом свободы он не может. Повесят, во имя Авадона. Попытается донести свои мысли людям? Распятие на кресте… ВО ИМЯ АВАДОНА!

Что оставалось делать? Попытаться все сделать самому! А потом вот как быть? Может все-таки послать к чертям собачьим и бежать от сюда? Сделать это пока, что реально. Ну как реально? Границу пересечь реально, а многие будут даже счастливы.

– НЕТ! – Джон закричал во всю силу, которую позволяла ему кровоточащая голова.

Он понемногу терял сознание, но пытался не допустить этого. Он знал куда ведут Илая, и хотел, что-то предпринять. В голове еще отчетливо находились воспоминания о жене и сыне, которых распяли двенадцать лет назад на главной площади. И распятие это было не необычным.

– Авадон требует крови! Крови грешников, которые посмели осквернить его светлое имя! – Джонсон стоял на площади и махнув рукой приказал поднять жертв на кресты.

Третье сентября двенадцати летней давности стали роковыми. Палачи в серых рясах держа цепи обмотанные вокруг шеи жены и сына, подвели своих жертв к крестам и достав молотки принялись вбивать гвозди к в руки и ноги своих жертв.

– Грешники… имеющие наглость осквернять нашего покровителя прольют кровь и отдадут жизнь во имя его! Так помолимся же брать и сестры! – говорить «сладостные речи» Джонсон умел, да еще как.

А вот дав возможность, что-либо сказать своим жертвам он не позволял. Жертвам вырвали языки, а для пущей осторожности, так сказать, что бы даже не могли издавать звуки зашили рот металлической леской, само собой, не обработав раны антисептиком, а и зачем? Забив последний гвоздь, увы не в крышку гроба, кресты начали поднимать.

– Да воцарится мир во имя твое Авадон! Славься… славься наш владыка. – Джонсон приподнял свои руки к небу. – Так возвысим же нашего покровителя! – он был хорош стоит признать, очень хорош.

Толпа ликовала и радовалась. Толпа получила зрелище. Толпа получила кровь. А Джонсон тем самым временем истерически улыбался, чувствуя свое превосходство. Чувствую свою власть, которой он пользовался в своих корыстных целях. Стоит ли говорить насколько это омерзительно было смотреть здравомыслящему человеку, а именно Джону! Который так же был прибит к кресту, но только с другой стороны площади, и находился немного выше над толпой, чтобы видеть! Что бы видеть все. Все, что позволял себе умалишенный коротышка, который ко всему прочему еще и состриг свои волосы.