– Не знаю, Эбигейл, – пожал плечами Лео, – это вполне может оказаться пустой тратой времени.

Услышать историю о ночи, когда исчезли сестры Таннер, было настоящим потрясением. Она объясняла все – туфли на берегу, машину, почему Касс ушла, ничего с собой не взяв, и почему ее вещи не нашли ни на пляже, ни в салоне, в отличие от тех, что принадлежали Эмме. Проливала свет на ссору из-за ожерелья и на уехавший вечером автомобиль. А заодно на то, почему ни одна из них не вернулась.

Но настораживал один момент – полное отсутствие достоверных сведений о беременности Эммы и ее планах уйти из дома, чтобы родить ребенка.

Когда Касс рассказывала о событиях той ночи, объясняла, почему передумала бежать и почему не знала, кто отец, Эбби цеплялась за каждое ее слово, отчаянно пытаясь заполнить недостающие пробелы после стольких лет размышлений и сомнений. По мере того как девушка вела свое повествование дальше, история в ее глазах все больше обретала смысл, но при этом она жаждала все новых и новых подробностей.

– Значит, Эмма не сказала Касс, кто отец ребенка и как она вышла на Праттов? – спросил Лео, хотя вопрос был риторический. – Если они были так близки, то это довольно странно.

– Ну почему, с учетом характера их отношений – вполне обычное дело, – ответила Эбби. – Эмма хранила свои тайны не хуже боеприпасов. Касс считала ее авторитетом и относилась как к матери. Ни о чем никогда не спрашивала. Делала, что ей велели. И не требовала ответов.

Потом доктор Уинтер стала развивать свою мысль и объяснила, что в подобных семьях «избранный» ребенок всецело завладевает вниманием неблагополучного в психологическом плане родителя, в то время как второй, никому не нужный, обращается к нему со своими эмоциональными запросами, которые в нормальной обстановке должны удовлетворять мать и отец. Но здесь прослеживалась явная взаимосвязь с теорией, от которой Эбби не могла отказаться, – что Джуди Мартин страдает нарциссизмом и что эта ее патология имеет самое непосредственное отношение к исчезновению девочек. Теория, три года назад заставившая Мартинов отступить и уйти в тень. А заодно вбившая клин между Эбби и Лео. Теперь все эти наработки казались непродуктивными. Но Эбби все равно приобщила их к материалам дела.

Лео вытащил телефон, и его лицо приняло глуповатое, робкое выражение.

– Ой, я случайно записал наш разговор, – сказал он.

Делать это без согласия свидетелей в ФБР не приветствовалось.

Эбби улыбнулась и достала свой.

– Представляете, со мной приключился точно такой же казус.

Лео нашел в смартфоне запись беседы и со словами «вот она!» нажал кнопку воспроизведения.

«Она сказала, что если я уеду, мне придется рассказать полиции, кто ей помогал. И добавила, что если сообщит имя отца, то я буду вынуждена назвать и его, после чего у нее отнимут ребенка. Эмма боялась. Хотя раньше она часто скрывала от меня свои секреты чисто из вредности, в тот раз все было по-другому. Она не ошибалась. Покинув остров, я действительно рассказала бы все, чтобы отыскать ее и спасти. А заодно наказать злоумышленников, не желавших нас отпускать. Именно это я сейчас и делаю. Рассказываю вам все, что могу, совершенно не задумываясь, для кого это обернется проблемами».

Лео остановил запись.

– Она говорит, что, по ее мнению, отцом стал парень, с которым Эмма познакомилась в Париже, куда ездила летом вместе с одноклассниками. По времени все сходится.

– Она родила в марте. А в Париже была в июне и июле. Действительно сходится. Но как быть с тем таинственным незнакомцем, который свел ее с Праттами?

Лео включил другой фрагмент записи.

«Эмма сказала, что ее на них вывел человек, которому она доверяет. Объяснила, что рассказала ему о своей беременности, о том, что ей нужно уехать из дома, чтобы родить, и тогда этот доброжелатель нашел Билла и Люси. По ее словам, на это ушло две недели. Эмма говорила, что Пратты не собираются усыновлять ребенка, а лишь хотят помочь ей за ним ухаживать, пока она не придумает, что делать. Я даже передать вам не могу, насколько дико нам было смотреть, когда Люси, будто сумасшедшая, взяла девочку к себе и перестала подпускать Эмму к ее собственной дочери. Это было сродни панике, которая накапливается постепенно, по чуть-чуть каждый день, начиная с того момента, когда тебя впервые охватывают сомнения в правильности того, что происходит. Но откуда нам тогда было знать, что правильно, а что нет? Ведь до этого мы никогда не растили детей. У нас их попросту не было. Может, люди, помогая их воспитывать, именно так себя и ведут».

– Помнишь, как в этот момент она посмотрела на тебя?

Эбби кивнула, не сводя глаз с телефона Лео и всецело сосредоточившись на голосе Касс Таннер.

«Если вы чего-то не знаете, например, как ухаживать за ребенком, а люди, которые проявляют заботу и говорят, что любят вас, делают что-то не то, это может свести с ума. Сумасшедшей выглядит сама мысль о том, что они замышляют что-то недоброе, ведь все их слова звучат на удивление разумно и здраво. А еще из-за того, что в определенные моменты кажется, будто они на самом деле вас любят».

Лео опять остановил запись.

– Как думаешь, она пыталась тебе что-то этим сказать? Что-то такое, чего не могла произнести вслух?

– Возможно. А может, просто решила, что из всех присутствовавших я первая ее пойму в силу профессиональной подготовки.

– Она оказалась права?

– Да, она действительно оказалась права.

Касс могла и не объяснять этого Эбби. Девочек насильно держали у себя те, в ком они видели отца и мать – люди, к которым они обратились за помощью. Их не напичкали наркотиками и не засунули в багажник машины. Не похитили, угрожая оружием или интенсивно промыв мозги. Они искали убежища, хотя от чего пытались спрятаться, пока до конца не известно, и им сделали поистине щедрое предложение. Последующие несколько месяцев были пропитаны видимостью искреннего тепла, подкреплявшейся совместным семейным досугом в виде настольных игр, телепередач и работы по дому – они вместе готовили, собирали хворост для очага, убирались и стирали, причем в условиях, весьма далеких от современного комфорта.

Касс даже давали уроки балета, в чем мать ей когда-то отказала.

«Я сказала Люси, что всегда хотела танцевать. Ты помнишь, мам?»

Джуди Мартин не помнила. Или просто сделала вид, что забыла. Эбби услышала об этом впервые, хотя это еще ни о чем не говорило – Касс действительно могла хотеть танцевать, но не поделиться своими мыслями ни с кем, кто три года назад, когда жизнь девушки подвергли самому дотошному анализу, сообщил бы об этом полиции.

«Она купила мне две пары пуант и шесть трико, а Билл установил в гостиной балетный станок. Люси ничего не понимала в танцах, но мы нашли видео и несколько книг, после чего я стала заниматься по сорок семь минут в день – именно столько длилась запись. Более того, после родов ко мне присоединилась и Эмма, и мы стали танцевать вместе, иногда под музыку, явно не подходящую для балета. От этого мы с Люси хохотали, а вместе с нами и Эмма. Но бывало и так, что Эмма плакала, умоляя отдать ей ребенка, и тогда Люси ругалась на нее и велела идти к себе».