Наконец пришёл автобус, спугнувший недовольно закричавшую стаю. Против ожидания, из автобуса вышли всего лишь человек десять, не больше, главы сельской администрации среди них не было. У приехавших в руках грабли, топоры, вилы. …Пройдя метров пять, они остановились небольшой кучкой на солнцегреве. Остановились и чего-то ждали.

Вор'oны между тем, успокоившись, снова расселись по соснам…

– …Здравствуйте! – …наконец нашлась Анна.

И все по её примеру принялись здороваться, наделав шуму больше, чем на школьной перемене.

– Здорово! – протянул Емеле руку один из двух приехавших мужчин. – Что, всё ещё Юрик на меня зуб точит?

– Точит, Саша, точит.

Саша достал из почти нового спортивного костюма пачку сигарет и, жадно затягиваясь, закурил. Казалось, что как раз из-за этой привычки у него немного впалые щёки. …Лоб высокий, в крупных неподвижно застывших морщинах; волосы густые, темно-русые.

– Сейчас уехал? – спросил ещё, сощурив глаза.

Емеля кивнул.

…Второй приехавший разговаривал о чём-то с Анной. Он моложе, похож внешне на первого, даже одет так же. Часто смущённо улыбается. И когда улыбается, тонкие брови (особенно у висков) ощутимо приподнимаются, кожа на лбу морщится лёгкими волнами, начерченными детской рукой, небольшой нос, с тонкой переносицей, обостряется – сразу представляешь картину: нос и брови – чайка, которая летит над океаном в лучах утренней зари.

– Здорово! – подойдя к Емеле, он потряс и долго не отпускал протянутую тем руку. – А Наш в город уехал, сказал, чтоб всё с кладбища в кучи за дорогой складывали – после на машине увезут или сожгут, если дождь. – Он виновато улыбнулся. – …Наши на кладбище потом приедут, сами…

Кладбище довольно большое, расположено на краю соснового бора, вдоль старинной грунтовой дороги. Обнесено кладбище оградой; со стороны бора выкопана вокруг него застарелая теперь канава, а со стороны дороги пропахана противопожарная полоса.

Основная центральная калитка за забор одна. Сначала кладбище идёт ровным местом, но потом поднимается на два, почти одинаковой формы, улыбающиеся при свете солнца взгорушка, которые напоминают придавленные сверху купола и занимают собой всю заднюю часть кладбища.

Сосны на взгорушках – стройные корабельные мачты. С каждого взгорушка видно за деревьями поворот поблёскивающей реки, а если вглядеться, то различишь и деревушку на крутолобом холме. Хорошо, наверно, тому, кого похоронят здесь!

Если на взгорушках привольно, дышать легко, то внизу, где начинается кладбище, густо затянуло могилы можжевельником и молодой берёзкой, попадаются колючие ёлочки; на листочках, среди хвои, в частых сетях-паутинках почти весь день блестят, не могут просохнуть капельки росы. В начале кладбища хоронили давно, а подхоранивают редко. Пропадают, валятся на землю кресты, сглаживаются морщины могильных холмиков. Наверно, родственники тех, кто нашёл здесь вечный покой, уехали куда-то далеко или их тоже нет в живых.

Люди, оставив на свежевспаханной противопожарной полосе следы множества ног, вошли в центральную калитку, растеклись по кладбищу, словно муравьи по муравейнику. А работать, как умеют эти многочисленные неутомимые труженики, завсегда душерадостно. Хорошо делается в груди, легко, и нет, кажется, на предстоящем долгом пути преград, которых было бы не одолеть.

…Уже к обеду управились. Весь мусор: прелую листву, хвою, шишки, сухие ветви, молодые, не на месте выросшие деревца, пустые банки из-под краски, сваленные в кучи около забора вылинялые венки и цветы, остатки сгнивших крестов, – сносили за противопожарную полосу, за дорогу, на небольшой песчаный пустырь.

Расходиться не спешили. Стояли на дороге неровным строем, многие оперевшись о ручки граблей и вил. Потные, усталые, в запылённой одежде, стояли и смотрели на свою работу.

…Теперь кресты, памятники и могилки хорошо видно. Легко можно разглядеть искусственные (живых ещё нет) цветы в вазочках или литровых банках. По кладбищу прогуливается, проверяя, всё ли сделано, ветерок. Сосны одобрительно шумят кронами. А внизу, на вычищенной граблями земле, чуть дрожат их тени. Кладбище… дышит, легко-легко, освободившись от лишнего. В глубине бора умиротворяюще считает кукушка: ку-ку, ку-ку…

Вдруг кто-то тяжело надрывно закричал, заревел в истерике. Это на могиле матери зашёлся Серёга. Совсем по-бабьи, неожиданно тонким голосом, с причитаниями. Так, почти каждые похороны, выла одна зажившаяся старуха… Стало не по себе. Люди заторопились домой. Завёлся и быстро уехал автобус. …Иван Иванович остался. Он постоял немного в нерешительности, потом, так как плохо видел, то и дело натыкаясь на оградки, пошёл на голос Серёги.

Всё последнее время снятся Алёше кошмары. Вскакивает он каждую ночь на постели в полубреду, непонимающе шарит глазами по комнате, в которую, сквозь зашторенное окно, глядит фонарь. …Наконец, спустя минуту-две доходит до Алёши… что страшный шум, перехватывающий дыхание, – это всего лишь поступь и лязг товарного поезда, гремящего по расположенной вблизи дома железной дороге. Долго сидит Алёша на кровати, поджав под себя ноги, кутаясь с головой в одеяло. Роста небольшого, совсем как ребёнок. Сидит, смотрит куда-то расширенными от страха глазами. По телу – озноб. До слёз не хочется, страшно ложиться снова.