Самолет командарма должен был приземлиться в Ельце. Трудно было оторваться от неотложных дел, навалившихся на меня, но я решил все же встретить командующего на аэродроме. К этому обязывали неписаные правила элементарной вежливости. А кроме того, я считал своим долгом поскорее ввести командующего в курс наших забот и намеревался уже по пути из Ельца в Касторную подробно доложить ему, сколько дивизий и бригад к нам прибыло, в каком состоянии они находятся и где в данный момент сосредоточены.

На аэродроме никто не мог сказать точно, когда прибудет интересовавший меня самолет. В томительном ожидании прошло около пяти часов. Терпение мое было исчерпано, и, посоветовавшись со штабом фронта, я возвратился к себе в Касторную.

Вечером, однако, из штаба фронта последовал тревожный запрос:

– Где командарм? Почему его нет до сих пор? В ответ я повторил то, о чем уже докладывал с Елецкого аэродрома. Мне возразили:

– Утром Самохин вылетел из Москвы.

4

Пришлось заняться розысками командарма. Стал звонить по телефону во все бригады и дивизии. Его нигде не было. Не появился тов. Самохин и на следующий день. А через сутки наши связисты перехватили радиопередачу противника, из которой явствовало, что Александр Григорьевич по ошибке совершил посадку не в Ельце, а в оккупированном немцами Мценске. Там он был пленен, и враг завладел при этом оперативной директивой нашего Верховного Главнокомандующего.

Дорого обошлась беспечность людей, отправивших генерала Самохина с недостаточно опытным летчиком, который потерял в воздухе ориентировку. Ставке пришлось пересмотреть сроки готовившегося наступления, изменить направление наших ударов по противнику. Но и это не спасло нас от неудач. У меня нет никакого сомнения в том, что трагический эпизоде генералом Самохиным сыграл свою роковую роль и в какой-то мере предопределил печальный исход наступления на Харьков в мае 1942 года.

По-иному сложилась в связи с этим событием и судьба 48-й армии. Перед нами была поставлена новая задача - готовиться к наступлению не на Харьков, а на Орел из района севернее Ливны. Для этого армию следовало перебросить на значительное расстояние в условиях весенней распутицы. Благодатный чернозем превратился в тестообразное месиво, покрывавшее все поля и дороги. В разоренных врагом деревнях не оказалось корма для лошадей, а подвоз фуража из тыла был сильно затруднен. Нередко возникали перебои и с горючим для автотранспорта, и с продовольствием.

Люди на себе несли боеприпасы, тащили на руках пушки, выталкивали плечом застрявшие в грязи автомашины. Из-за всех этих передряг мы запоздали с выходом в новый район сосредоточения. Потом потребовалось время, чтобы привести части в порядок после утомительного марша.

Нас вывели на стык 3-й и 13-й армий, на самую ось намечавшегося наступления. Однако наступать не пришлось. Серьезные неудачи, постигшие наши войска под Харьковом, и последовавшее затем продвижение противника на восток, к Дону, сделали невозможным осуществление Орловской операции в 1942 году. 48-й армии предстояло держать здесь оборону, стягивая на себя как можно больше сил противника и лишая гитлеровское командование возможностей перебрасывать отсюда свои войска на южное направление. В течение нескольких ночей мы сменили в отведенной нам полосе части 3-й и 13-й армий и приступили к выполнению этой задачи.

В это время судьба опять свела меня с генерал-майором Халюзиным. Первоначально он был назначен на должность заместителя командующего 48-й армией, а после того, как стало известно о пленении Самохина, вступил временно в исполнение обязанностей командарма. Я, конечно, не забыл критические дни октября 1941 года, когда тов. Халюзин так безучастно отнесся ко мне. Но у меня как-то угасло чувство, обиды на него. Еще в госпитале, когда времени для размышлений было более чем достаточно, я пришел к выводу, что тогдашнее поведение генерала Халюзина объяснялось его моральным потрясением. Он, видимо, действительно не верил, что меня можно вывезти живым из вражеского кольца, и потому решил не рисковать ради совершенно безнадежного раненого спасением бумаг, которые вряд ли представляли какую-либо ценность...

Обязанности командарма для тов. Халюзина оказались явно не по плечу. Его долго не утверждали в этой должности, а потом освободили от командования армией и назначили с понижением. Главная беда Халюзина состояла в том, что он подходил с какою-то заниженной оценкой к моральным и даже физическим силам своих сослуживцев, а на противника смотрел, если можно так выразиться, через увеличительные стекла.

За время совместной службы с генералом Халюзиным в 48-й армии мы ни разу не касались в разговорах неприятных для нас обоих воспоминаний. И думаю, что это способствовало сохранению нормальных деловых отношений и вытекающего из них уважения друг к другу.

Линия фронта проходила по восточной кромке Брянских лесов. Это были непередаваемо красивые места. Сказочно выглядели поймы рек и озер в окружении могучих деревьев. Даже во время войны здесь гнездились дикие утки и, когда смолкали пушки, слышалось беззаботное пение птиц...

Очень много встречалось оврагов. Они пересекали местность во всех направлениях и придавали дополнительную прочность нашей обороне. Впрочем, и без того позиции армии в инженерном отношении были оборудованы превосходно. Временем нас никто не ограничивал, черноземный грунт оказался податливым, в лесу - сколько угодно строительного материала, и мы сумели должным образом распорядиться всеми этими благами.

Наш передний край представлял собою хорошо продуманную систему окопов полного профиля с отличными ячейками для стрелков. В такой ячейке боец мог удобно расположиться, облокотиться на бермы и спокойно вести наблюдение не только в границах своего сектора, но и перед фронтом соседей. Дзоты имели круговой обстрел, ниши для боеприпасов и блиндажи для гарнизонов.

Блиндажи не только надежно укрывали бойцов от артиллерийского огня противника, от бомбежек с воздуха, но не лишены были и некоторого комфорта: стены закрывались соломенными матами, пол и потолок сверкали свежим тесом. Через амбразуры просматривалась и простреливалась вся местность, лежащая впереди. На прицел был взят каждый метр пространства.