Лифт с такой скоростью домчал их до 66-го этажа, что у них заложило уши. Оба они были седовласыми, упитанными мужчинами строгого поведения. Саймон Розен был повыше своего компаньона, его сдержанность граничила с робостью. Он не считал нужным скрывать слегка презрительного отношения к Эудженио Лузетти, к его грубоватым манерам и отнюдь не изысканному произношению. На них были очень похожие костюмы-тройки, и это совпадение Розен находил неудобным, зато Лузетти попросту не замечал.

– Надеюсь, он купит наш план, – сказал Лузетти.

– Я уверен, что купит. Для него это наилучший способ избежать суда, ход разговора ты возьмешь на себя. Ты сумеешь более четко изложить суть дела, чем я. А я тебя поддержу.

– Думаю, тебе он доверяет больше.

– Чепуха. Он в равной степени не доверяет никому. Ты возьмешь на себя ответственность, Джин. Как старший компаньон, я тебе приказываю.

– О чем ты говоришь? Мы оба старшие компаньоны.

– Но мне шестьдесят восемь лет, а тебе всего лишь шестьдесят четыре. Так что я более старший компаньон. Я себя неважно чувствую. Ежедневное общение с Арамом попросту убьет меня.

– Ладно, Саймон, – с сухим смешком сказал Лузетти, – согласен. Я не боюсь этого старикашку.

Однако в глубине души он знал, что боится.

Кабинет Арама Залияна был целиком отделан деревом. Полы покрывал паркет, а стены и потолок – дощатые панели. Сделанный из красного дерева стол для совещаний окружало шестнадцать деревянных кресел-вертушек ручной работы, изготовленных в Италии по специальным чертежам. В камине горело большое дубовое полено, по-видимому, в нарушение закона. Комната была так велика, что два персидских восемнадцатифутовых ковра в ней совершенно терялись. Стены были увешаны дюжиной написанных маслом картин. Саймон Розен легко мог назвать имена художников, а Джино Лузетти даже и не попытался бы сделать это. Письменный стол был выполнен из палисандрового дерева, и на его сияющей поверхности располагались лишь телефонный аппарат, селекторная установка и блокнот для записей.

Сам же Арам Залиян был отнюдь не из дерева. Он был из крови и плоти и очень возбужден. Его черные, как угольки, глубоко посаженные глаза остро смотрели из-под кустистых темных бровей, странным образом контрастировавших с высоким лбом и редкими, но жесткими, как проволока, волосами. Во всей его костистой фигуре было что-то хищное, и когда он увидел входящих в кабинет адвокатов, то вскочил на ноги и двинулся в их сторону, размахивая газетой.

– Вы видели «Таймс»? Уже две недели прошло, а они и дня не пропустили. В каждом распроклятом выпуске мусолят эти истории. Садитесь. Я ведь вам, ребята, плачу большие деньги, чтобы вы избавляли меня от любых неприятностей, – и что же происходит? Куда бы я ни посмотрел, Залиян такой да Залиян сякой. Каждый репортеришка в городе разевает пасть, но ни один даже не поговорил со мной. Они публикуют любую чушь, которая только приходит им в голову. Вы видели их там, в вестибюле? Их человек пятьдесят, должно быть. Они выстраиваются в очередь каждое утро, словно за подаянием.

Залиян двигался безостановочно. Твердым шагом ходил взад-вперед по кабинету, садился, вставал и снова садился. Его брови поднимались и опускались одновременно с руками. В какой-то момент он в гневе ударил ладонью по письменному столу, но тут же выхватил носовой платок из нагрудного кармана своего серо-стального пиджака и стер отпечатки пальцев с полировки. Розен наблюдал за этим представлением со своей обычной невозмутимостью, а Лузетти то забрасывал ногу на ногу, то снова опускал ее и явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Ни «Пост», ни «Ньюс» меня не волнуют, – продолжал Залиян, – но «Таймс» меня достала. – Он скрутил газету и с силой шмякнул ею о край стола. Раздался звук, похожий на пистолетный выстрел. – А сегодня какой-то идиот интересуется, как все это повлияет на финансовое положение корпорации. Вы можете что-нибудь сделать? Он что же, в самом деле полагает, что из-за пары разбитых стекол все пойдет прахом? – Залиян сел и уставился на адвокатов, сидевших напротив. – Ну так что же мы собираемся с этим делать? Как вы намереваетесь остановить всю эту проклятую рекламу? А, Саймон? Не сиди там как пень. Выскажи-ка мне свое смехотворное и высокооплачиваемое мнение.

Саймон Розен поджал губы, а потом глубокомысленно произнес:

– Мы мало что можем сделать с прессой, если вообще можем. Меня не удивляет, что в газетах каждый день появляются какие-то статейки, вызванные... отвратительной природой этих ужасных смертей. Люди испытывают естественную антипатию к высоте и боятся, что их может треснуть по башке какое-то случайно выпавшее оконное стекло. Это отличный материал для газет. Сочинители всех этих баек даже не делают попыток взять у вас интервью, а это результат вашего отказа их давать.

– Ты что, хочешь, чтобы я устроил пресс-конференцию? Это и есть твой совет? Дать им возможность выкрутасничать с прямыми цитатами вместо того, чтобы они выдумывали что-то сами?

– Нет. Я считаю, что газеты все равно будут писать об этом событии, независимо от того, как вы поступите, до тех пор, пока сохраняется общественный интерес. Но интерес этот уже спадает. Сегодняшняя статья помещена в разделе бизнеса. История с Залияном в конечном счете будет вытеснена новыми несчастьями и скандалами. Такова уж человеческая природа.