– Поклонника – полбеды. Где я такого главного инженера найду? На нем на самом деле все хозяйство держится. Вот и лавирую. Раз-другой по губам, чтоб не раскатывал; один раз – за ушком пощекочу. Тоже – наука!

Она поднялась, напоминая о времени.

Уходить Гулевскому не хотелось. Но и повода задержаться не нашел. Заторможенно натянул он дубленку. Охлопал карманы в поисках шарфа. Кончик шарфа торчал из надетого рукава. Беата вытащила его, заботливо накинула на шею, оправила, застегнула полушубок. От нее веяло теплотой и сочувствием.

– Будто ребенка на прогулку, – тоскливо усмехнулся Гулевский.

В дверях замешкался:

– Я ведь так и не спросил тебя о семье. Ну да как-нибудь.

– Как-нибудь, – согласилась она.

Едва таинственный визитер ушел, в кабинет заглянула истомившаяся диспетчерша.

Энергичная Беата Станисловна с прикрытыми глазами откинулась в кресле. На чистом, на зависть девчонкам, лице ее блуждала тень – быть может, от солнечного лучика, просочившегося сквозь тяжелые шторы.

– Что на сей раз, Нелли? – не открывая глаз, произнесла она. Догадалась. – Ладно, работайте пока.

Беата открыла глаза и будто заново увидела вспыхнувшую от радости молодую женщину.

– До следующего случая, – не удержалась она.

– Обещаю, – Нелли с чувством приложила руки к груди.

– Кстати, Нелли, – нагнал ее голос управляющей. – Позвольте – без посторонних. По-моему, у вас на лице чрезмерно много косметики.

– Как и у вас. – Нелли обиделась.

– Да, как у меня. – Беата сдержала улыбку. – Только я крашу лицо, чтоб скрыть морщины. Если б у меня сохранился такой роскошный румянец, я б весь макияж с наслаждением выбросила на помойку.

Нелли, старавшаяся во всем подражать Серебрянской, хотела огрызнуться. Но пригляделась к непривычно умиротворенной начальнице и, не пререкаясь, тихонько вышла.

«Ты все та же!» – вспоминала Беата слова Ильи и радовалась, что поддалась на уговоры дочери и сделала подтяжки под глазами.

А Гулевский шел по дорожке в сторону метро с блуждающей на губах улыбкой. И решительно не понимал, как мог просуществовать столько лет без звуков этого теплого колокольчика.

На следующий день Гулевский вышел на работу. Добраться по коридорам Академии до кафедры оказалось нелегким испытанием. Встречные, завидев его, стирали с лиц живое выражение и смотрели больными глазами, в разговоре сочувственно сбавляли голос. У женщин обильно выступали слезы. И оттого Гулевскому делалось многократно хуже, будто то и дело задевали ноющую заусеницу, не давая ей подсохнуть.

Лишь на кафедре удалось затвориться ото всех. Сотрудники не отвлекали, – Арлетта перехватывала визитеров в коридоре. То и дело доносился ее сдавленный, будто возле палаты тяжелобольного, голосок.

Хуже то, что уединение, так им любимое, не шло на пользу. Попробовал дописать статью, обещанную в академический сборник, – «Позитивная ответственность в уголовном праве». Статья была написана на две трети. И не докончил ее лишь потому, что случилось несчастье с Костей. Помнилось, что писалось удивительно легко, формулировки лились из-под пера свободно, без усилия. Да и как не литься, если основные положения многажды и основательно продуманы. Но теперь, вернувшись к ней, убедился, что не в состоянии сформулировать ни одной новой идеи. Да что идеи? Фразы выходили корявые, кондовые. Попробовал для разгона перечитать написанное ранее – будто писал другой человек. Хотя почему «будто»? Две недели назад он и впрямь был другим. А этот, новый, что поселился в нем, никак не мог взять в толк, для чего вообще нужно писать подобные заумные, далекие от практических нужд опусы.

Конец ознакомительного фрагмента.