Отбросив телефон в сторону, Леонтий принялся читать дальше, скача глазами по строчкам, глотая фразы и пропуская предложения, не в силах совладать с собой.

«Приговором полевого суда при главном штабе военизированной организации по ликвидации коммунистического ига Вы, товарищ Дробинский Леонтий Карлович, приговариваетесь к смертной казни за участие в геноциде над своим народом и причастность к смерти десятков тысяч людей по всей стране. Приговор будет приведен в исполнение в течении нескольких дней после получения Вами данного письма. Обращение за помощью в органы национал-коммунистического правопорядка или органы государственной безопасности приведет лишь к отсрочке в исполнении вынесенного и не подлежащего пересмотру приговора. Понимая, что содержание этого письма станет известно соответствующим органам, мы, тем не менее, считаем своим долгом сообщить Вам о вынесенном по Вашему делу приговоре, так как стрелять в спину без предупреждения не в наших правилах. Но теперь вы предупреждены».

Дробинский прочитал письмо несколько раз. Под текстом не было никаких подписей или печатей — только все та же аббревиатура. Про себя Леонтий отметил, что теперь он знает, что значит «волки», но легче от этого не становилось. Он схватился за трубку стационарного телефона и начал набирать трехзначный номер Товарища Секретаря, но набрав две цифры передумал и положил трубку обратно на рычаг.

Прежде чем сообщать кому-либо, Дробинский решил подумать над сложившейся ситуацией. В письме ясно было сказано, что убить его собираются в любом случае. Причем, судя по звонку на личный номер мобильного, который знает лишь ограниченный круг людей, угрозы эти отнюдь не пустые. Но, если они знали его номер, то, возможно, смогут и прослушать звонки по телефону. Со стационарным, конечно, этот номер вряд ли пройдет, но лучше было не рисковать.

После недолгих раздумий Леонтий пришел к выводу, что правильнее всего сейчас будет оставаться на своем рабочем месте и никуда не выходить, а так же никому не звонить. Он решил дождаться вечера. А вечером…. Вечером используя некоторые уловки (например выход через подвал из здания, о котором было известно лишь руководящим работникам издания) покинуть здание и направиться прямиком к этому Збруеву, который отвечает за операцию по поимке этих озверевших и потерявших всякий страх от вседозволенности мразей.

По внутренней связи Дробинский вызвал к себе в кабинет секретаршу. Миловидная девушка, чье имя Леонтий уже несколько месяцев не удосуживался запомнить, но с которой исправно справлял свои физиологические потребности сексуального характера, через секунду уже стояла перед ним.

— Кто принес этот конверт? — Дробинский грозно потряс перед ней зеленым конвертом.

— Не знаю… — Девушка явно растерялась.

— Что значит «не знаю»? — Леонтий поднялся и вышел из-за стола, подойдя к несчастной секретарше практически вплотную. — А кто должен знать, милочка? Я еще раз спрашиваю вас: кто принес этот конверт?

Секретарша во все глаза смотрела на демонстрируемый ей зеленый конвертик, но все так же молчала. В ее глазах Леонтий читал бессилие и недоумение. Наконец она выдавила из себя:

— Леонтий Карлович, простите, это моя вина, но я и правда не знаю, откуда взялся этот конверт. Я же регистрирую всю входящую почту… Я не могла бы пропустить….

— Не могла, но пропустила! — Зловеще известил ее Дробинский. — Ладно, иди отсюда. Подумаю, что с тобой делать дальше.

Девушка вышла и закрыла за собой дверь. Леонтий опустился на кожаный диван, предназначенный для гостей, а также ночных бдений и прочих личных потребностей хозяина кабинета. Он расстегнул ворот рубахи, ослабил галстук. Девушку ему было где-то даже жалко в глубине души. Сколько ей было? Лет двадцать пять максимум? И это конец жизни? Похоже, что так оно и есть. Уже сегодня вечером он расскажет Збруеву обо всем произошедшем. Тут же станет известно, что секретарь не в курсе, кто принес конверт. Ее, само собой, тут же арестуют, начнут допрашивать, пока она не скажет, откуда взялся этот конверт. А она обязательно скажет. На этот счет у Дробинского не было никаких сомнений — что-нибудь да скажет. А что потом? А потом либо расстрельный приговор, либо Трудовой лагерь лет на двадцать…

Так он и досидел на диване до самого вечера, не в силах работать. Ему приносили какие-то статьи, новостные заметки, карикатуры, прогнозы погоды, но все это он отправлял обратно редакторам с тем, чтобы они утверждали все напрямую у главного. Это Леонтий мог себе позволить — главным редактором в «НК Вестях» был сынок одного партийного функционера, который, по сути, был на несколько ступеней ниже в партийной номенклатуре его, Дробинского, отца. Но на должность эту поставили именно его, чтобы тот выполнял роль свадебного генерала и если что, отвечал за все. На деле газетой управлял сам Леонтий. И об этом, похоже, знали люди, которые именовали себя волками….

Уже перед самым выходом из редакции Леонтий решил таки зайти к главному. Зайти, чтобы попытаться выяснить, не получал ли тот каких-либо посланий. Впрочем, на девяносто девять процентов Дробинский был уверен, что ничего он не получал — слабаком был главным и нытиком. Если бы что получил, то тут же примчался бы к нему и соплями исходить принялся. Но проверить было все же надо.

Выходя из кабинета Леонтий внимательно осмотрел зашторенные окна (их он зашторил как только начало темнеть) и приказал секретарю не гасить свет в его кабинете еще где-то часа три как минимум.

«Пусть думаю, что я сижу в кабинете и работаю… А если это кто-то из своих?».

От последней мысли его прошиб холодный пот. Но он отогнал ее как назойливую муху — такого быть не могло. Всех сотрудников газеты пропускали через такие фильтры МНБ, прежде чем взять на работу, что проникновение в редакцию нежелательных элементов было исключено. И все же, и все же….

Леонтий прошел через широкий коридор и оказался перед открытой дверью главного редактора.

Главный сидел за свои столом и корпел над какой-то статьей.