Я не беспокоился о том, что скажу при встречи, как вообще себя вести, я просто хотел видеть её горящие глазёнки, её счастливую улыбку, её прекрасное лицо, остальное было не важно.

«Как-нибудь разберемся» – думал я, с улыбкой заходя в палату, чтобы в следующее мгновение получить удар под дых. Вместо ждущей нас Чайки с горящими глазами, я увидел её со счастливой улыбкой в объятиях какого-то мужика.

Впрочем, не «какого-то», а вполне себе конкретного – её хахаля-женатика, про которого я совершенно забыл со всей этой кутерьмой. А сейчас вот вспомнил, и внутри всё окаменело, всю радость смыло ледяной волной боли и ядовитой ревности. Смотрел, как он её целует, касается своими руками, шепчет какую-то романтическую хрень, и на ошмётки рвало. Я захлебнулся злобой и вновь вспыхнувшей ненавистью.

Перед глазами всплыли все те картины, что изводили меня с того момента, как узнал о том, что у неё появился любовник. Я представлял, как она улыбается ему, как когда-то улыбалась мне; как соблазняет его, сводит с ума; как шепчет всё то, что когда-то шептала мне; как он ласкает её роскошное тело, и как она стонет под ним, как когда-то стонала только для меня…

Конечно, я всё понимал. Понимал, что она молодая, здоровая женщина, и ей хочется тепла, мужской ласки, да и просто секса. В конце концов, она и так слишком долго была одна. Я всё это понимал, правда. Но легче не становилось, поскольку я также знал, что Чайка в отличие от меня чисто «по средам и пятницам» не умеет, а значит, что бы она там ни говорила, но какие-то чувства к этому мужику у неё все же есть, и именно это низвергало меня в пропасть моих сомнений, боли, бессилия и безнадежности. Ведь, как ни старайся, а ничего уже не вернешь: она никогда больше не будет только моей, никогда больше я не смогу доверять ей, как прежде, да ничего уже не будет, как раньше…

Знаю, я сам виноват – своими собственными руками отдал её другому мужику, и продолжал бездействовать до сегодняшнего дня… ДА! Всё знаю и понимаю! Но всё равно внутри сидит этот наивный, маленький мальчишка, который все эти шесть лет жил одной-единственной фразой: «Я буду ждать». И сейчас, глядя на воркование голубков, ему хотелось вырвать свою любимую из чужих лап, посмотреть в лживые глазёнки и проорать в лицо: « Так ты, бл*дь, ждала? Это твоя любовь, сука?».

Знаю, это смешно, тем более, что я и сам не далеко уехал, но вот чего я никогда не делал в отличие от неё – так это не ездил ей по ушам, не обещал того, что не смог бы выполнить. Она же только тем и занималась, что бесконечно врала мне. Разводила, как доверчивого лошка, коим я, похоже, до сих пор и являюсь. Ведь верил же, что ждет, а сейчас смотрю и сдохнуть хочется. Всё внутри горит, рвёт на куски, перед глазами красная пелена ярости, и я не могу с ней справиться, сколько не привожу доводов, сколько не пытаюсь мыслить здраво. Да и каком здравомыслие может быть речь, когда её баран, словно по заказу, выдаёт:

–Не переживай, любимая, я найму лучших врачей, тебя за пару недель на ноги поставят, а потом уедем с тобой в Швейцарию. Все будет, как ты любишь: лыжи, Кирш, Фондю… Теперь ты у меня без охраны и шагу не сделаешь, и Сашке наймем лучших людей, раз этот дятел не в состоянии обеспечить сыну безопасность…

–Слышь, ты – фраер, в своей семье будешь порядки наводить и нанимать, кого хочешь, а в мою еще раз сунешься, и я устрою весёлую жизнь тебе! – с угрозой процедил я, изо всех сил сдерживая клокочущее в каждой клетке бешенство.

Наймёт он, понторез херов!

По факту, безусловно, я облажался, не досмотрел. Но ни этому говножую мне что-то говорить! Однако у него на сей счет имелось другое мнение, и он, видимо, решил окончательно вывести меня из себя.

–Это кому ты, бл*дь, собрался веселую жизнь устраивать?! – вкрадчиво поинтересовался он, поднимаясь. Чайка испуганно вздрогнула и с такой мольбой уставилась на меня этим своим взглядом «не виноватая я», что меня аж перекосило.

Вечная жертва, мать её! Интересно, о чём она думала, приглашая сюда своего любовничка? Дура-дурой…

Наверное, если бы не Сашка, я бы высказал всё, что думаю о ней и её играх, но растерянный, полный слёз взгляд сына, отрезвил меня, и выдавив улыбку, я подмигнул ему, а после повернулся к этому нахохлившемуся петуху и холодно предупредил:

–Рот свой закрой! Еще раз при моем сыне выразишься, и тебя отсюда вышвырнут.

–Гладышев, ты говори да не заговаривайся, – насмешливо протянул Пронин, вызывая у меня удивление. Интересно даже стало, что он может. Захотелось проверить…

–Это тебе лучше не заговариваться, а то примут парочку весёлых законопроектов, и посмотрим, как потом запоёшь.

–Ну, попробуй, только боюсь, ты потом и петь не сможешь.

–Аккуратней, угрозы в адрес представителя власти чреваты статьей, а здесь столько свидетелей, – пожурил я его, как недоумка.

Судя по покрасневшей, лощеной роже, его взбесил мой тон. Он собирался что-то ответить, но Чайка, наконец, вспомнила, что она – мать, а не Елена Троянская и поставила точку в этом бестолковом трёпе:

– Так! А ну-ка, пошли отсюда вон! Оба! Оставьте меня наедине с моим сыном!

Я же только сейчас заметил, что Сашка плачет. Внутри всё сжалось, и накатила дикая ярость.

Твою мать! Ну, почему рядом с этой сукой всё летит к чертям?!

–Сынок…– начал было я, но подошедшая Ирина жестом попросила ничего не говорить.

–Сашуль, пойдем к маме, – с улыбкой протянула она руки к внуку. Саша потёр глазки кулачками и кивнув, потянулся к ней. Она забрала его у меня и направилась к Чайке.

–Мамино солнышко, мой любимый сыночек… – воскликнула Янка, улыбнувшись сквозь слёзы, когда Сашка бросился ей на шею и что-то затараторив, стал покрывать поцелуями.

Правда, у меня это всё вызывало отнюдь не умиление, а злость. Должен мой сын целовать эту… после какого-то грязного ублюдка! Но прежде, чем я успел высказаться, Мачабели жестом указала нам с Прониным на дверь.