– Между прочим, я заметил, что перед выходом она, уже одетая, написала записку. Вы заметили, что на одной перчатке был разорван палец, но, очевидно, не обратили внимания на то, что перчатка и палец выпачканы фиолетовыми чернилами. Она очень спешила и слишком глубоко обмакнула перо. Вероятно, это случилось сегодня утром, иначе пятно не было бы так заметно. Все это занимательно, но уж очень элементарно, а я должен заняться делом, Ватсон. Не прочтете ли вы мне описание господина Госмера Энджела.

Я поднес к свету маленькую вырезку. Там говорилось:

«Утром четырнадцатого числа исчез господин Госмер Энджел. Ростом около пяти футов семи дюймов; крепкого сложения, с бледным лицом, темными волосами, несколько поредевшими на макушке, с густыми мерными бакенбардами и усами. Носит темные очки, несколько шепелявит. В последний раз, когда его видели, был одет в черный сюртук, подбитый шелком, мерный жилет, серые брюки и коричневые гамаши поверх сапог. На нем была золотая цепочка. Известно, что служил в какой-то конторе на Леденхолл-стрит. Всякий, кто доставит и т. д.».

– Довольно, – проговорил Холмс. – Что же касается писем, то они самые обыкновенные, – сказал он, пробежав их глазами. – Из них ничего не узнаешь о мистере Энджеле, кроме того, что один раз он приводил слова Бальзака. Однако тут есть одно обстоятельство, которое, наверно, поразит вас.

– Это то, что письма написаны на машинке, – заметил я.

– Не только письма, но и подпись. Посмотрите, как аккуратно внизу написано «Госмер Энджел». Видите, проставлено число, но больше ничего, кроме адреса «Леденхолл-стрит» – это довольно-таки неопределенно. Эта подпись имеет важное, можно даже сказать, решающее значение.

– Какое?

– Дорогой мой, да неужели же вы не видите, как это влияет на дело?

– Должен признаться, не вижу. Разве только в том отношении, что он может отречься от своей подписи в случае, если к нему будет предъявлен иск о нарушении обещания.

– Нет, дело не в этом. Ну, я напишу сейчас два письма: одно – торговому дому в Сити, другое – отчиму барышни, господину Виндибэнку, чтоб попросить его прийти сюда завтра в шесть часов вечера. Лучше иметь дело с мужской родней. А теперь, доктор, мы ничего не можем сделать до тех пор, пока не получим ответов на эти письма, и потому постараемся забыть об этой загадке.

Я так привык полагаться на удивительное уменье и поразительную энергию моего друга, что понял: он имеет основание говорить так уверенно о занимавшей его тайне. Должно быть, он уже разгадал ее. Только раз видел я, что он потерпел неудачу – в деле с карточкой Ирэны Адлер, но зато когда я вспоминал о делах, при которых мне приходилось участвовать, то чувствовал, что загадка, которую не может разрешить Холмс, действительно не разрешима.

Я оставил его курящим свою старую трубку, с уверенностью, что, придя к нему завтра вечером, узнаю, что в его руках находятся уже все данные для разыскания пропавшего жениха мисс Мэри Сазерленд.

В то время у меня на руках был тяжелый больной, и я провел у его постели весь день. Было уже почти шесть часов, когда я наконец освободился, вскочил в кеб и велел ехать на Бейкер-стрит. Я боялся, что, пожалуй, опоздаю к развязке этой таинственной истории. Однако Шерлок Холмс был один в своей комнате и дремал в кресле, свернувшись всем своим длинным худым телом. Перед ним стояла целая батарея бутылей и пробирок. В комнате стоял едкий запах хлора. Ясно было, что Холмс весь день провел в занятиях своей любимой химией.

– Ну, что, узнали? – спросил я.

– Да. Это был сернокислый барий.

– Да нет же, нет; я спрашиваю вас, разгадали ли вы тайну?

– Ах, вот что! А я думал, что вы спрашиваете меня насчет соли, над которой я производил опыт. Что касается того дела, то ведь еще вчера я сказал вам, что тут нет никакой тайны, есть только несколько интересных подробностей. Одно только жаль: кажется, нет закона, по которому можно было бы заставить отвечать этого негодяя.

– Кто же он, и почему он бросил мисс Сазерленд?

Я только что успел предложить этот вопрос, а Холмс не успел еще открыть рта, чтобы ответить на него, как чьи-то тяжелые шаги послышались в коридоре и раздался стук в дверь.

– Это – отчим барышни, мистер Джеймс Виндибэнк, – сказал Холмс. – Он написал мне, что будет и шесть часов. Войдите!

Вошел человек среднего роста, крепкого сложения, лет тридцати, с гладко выбритым бледным лицом, с мягкими вкрадчивыми манерами и удивительно проницательными серыми глазами. Он окинул нас вопросительным взглядом, поставил на столик свой блестящий цилиндр, слегка поклонился и сел на ближайшее кресло.