На следующий день выходила в утро, полно записи: и в коридоре на стульях, и просто стоя ожидали своей очереди женщины, каждая со своей проблемой. Светлане было не до них, она монотонно выполняла свою работу, а в душе – тревога и беспокойство. Пётр ни разу не проявил своего присутствия, будто его и не было никогда в помине.

«Не может быть, по четвергам он, как и я, в утро. Может, что изменилось, и я просто не знаю? – с трудом отработала, спину ломило, и немного стали отекать ноги. – Вот тебе и токсикоз второй половины беременности! Надо мочу на белок сдать и за давлением понаблюдать. Что-то сильно жажда мучает!»

Пётр Алексеевич так и не появился, хотя на работе был – в регистратуре девчонки сказали и между собой переглядывались:

– приём закончил и убежал, спешил куда-то…

Дома Пётр Алексеевич пошёл в отказ и категорически заявил, что всё, о чём поведала чокнутая Светлана, – чистая ложь и с ней его ничего не связывает. Да она уже длительное время не даёт ему прохода! И он было успокоился, когда увидел, что та в положении, но, видно, недооценил эту странную особу. И все на работе знают, что она не в себе! Таких лечить надо!

Он так убедительно возмущался, что Летиция, несмотря на здравый смысл, с радостью приняла все Петины заверения и даже как вариант предложила сменить работу.

– Неужели такое бывает?! Ну как же можно быть беременной от одного и ссылаться на другого?! Это же полная несуразица! Ты точно всё мне рассказал?

Она пристально всматривалась в его глаза и понимала: у неё есть только один выход – поверить. Желания что-либо выяснять и ставить слова мужа под сомнение не было – наверное, от страха. Конечно, неприятно. Коли эта девица нагло заявилась к ним домой, значит, и на работе у Петра все об этом судачат. Ситуация выглядела несимпатичной, хотелось выкинуть её из головы. В поликлинику к нему она больше не пойдёт, во всяком случае, пока не стихнут сплетни.

По-любому всё казалось странным, словно не с ними происходит. Никогда ничего подобного не случалось, всегда жили душа в душу, и много интересов общих, и друзей разных, дом, дача в Разливе родительская, горки с цветами, кусты смородины с крыжовником. Детей иметь не сложилось, два раза подряд внематочная – и стала она пустоцветом. Ей хотелось из детского дома малыша взять, Пётр был категорически против.

– Нет – значит, нет, и не будем к этому вопросу возвращаться, нам и вдвоём хорошо.

Все попытки Светланы поговорить с Петром успехом не увенчались, он извинялся и бормотал, что занят. И как ему каждый раз удавалось ускользнуть с работы незамеченным, оставалось загадкой. Она звонила ему пару раз домой, подходили, слышали её голос и вешали трубку. Душила ненависть, и от того поднималось давление: «Точно гестоз, не иначе! Не дай бог, в больницу загремлю! И зачем мне эти испытания?! Ну, ничего! Вот рожу и посмотрим! Ещё сам будет бегать, просить с ребёнком повидаться, старая свинья».

Новый год решила с родителями справить. Они ахнули, когда круглая Светлана завалилась к ним как снег на голову. Она им ни слова не говорила, что ребёнка ждёт, созванивались редко, а видеться не виделись сто лет. Расспрашивать не стали – понятно, что личная жизнь не устроена, иначе зачем бы к ним на Новый год пришла. Значит, не с кем больше отпраздновать. В 25-метровой комнате ничего не изменилось, только кровать выбросили, где они с бабушкой спали. Хоть попросторней стало.

– Ты ребёночка-то к нам пропиши, и в очередь на жильё встать сможем, глядишь, и дадут быстро. И от бабушки домик остался. Кому он, правда, нужен, развалюха совсем… А то, может, к нам переедешь? Я в этом году на пенсию выхожу, подсоблю как-никак. Что тебе одной среди чужих маяться? А тут всё детство твоё прошло, – мать по-доброму улыбалась своим почти беззубым ртом, отчего мурашки у Светы побежали – скорее, от нехорошей жалости к этой глупой женщине, которая добровольно себя до такого состояния довела.

Отец молча сидел за столом и в разговор не вмешивался, уставился в телевизор и по-хозяйски нервно подливал водочку.

– Ну что вы за стол не садитесь? Расположитесь и кудахтайте, сколько влезет… Выпьешь чуток, праздник никак?!

Не дождавшись ответа, чокнулся по обычаю с верной спутницей, влил в себя рюмку, скривился для порядка и затолкал в рот большой кусок слегка подветренной ветчины – видно, со вчерашнего застолья осталась.

Никуда она, конечно, не переедет, ребёнка непременно к ним пропишет, больше некуда, а жить отдельно будет.

После праздников ещё неделю проработала, декрет оформила. Несколько раз подходила к кабинету, где Пётр Алексеевич принимал, поговорить хотела, но так и не решилась. Много было способов на него повлиять или просто райскую жизнь устроить – не время. А что мучается он и страдает, была уверена.

Пётр действительно страдал и корил себя, что вляпался в такую непростую историю. Вздохнул немного, когда Светлана в декрет ушла, но до конца не отпустило, и дома неуютно стало, живёт и не живёт. Был у него близкий друг Толян ещё с молодости, по соседству жили. Толя мореходку окончил, капитаном на грузовом ходил, и рейсы долгие: и на полгода, и больше. Гулёна ещё тот, мужик видный, но семью превыше всего ставил, особенно детей Машеньку и Михаила. Был у них обычай: как только из длительного рейса причалит, первым делом – к другу закадычному. Летиция ему рада, балагур и душа компании, всегда с интересными историями. Если выпадало на празднике ему в Ленинграде быть, всей семьёй к ним приезжали, допоздна сидели, молодость вспоминали. Вот и на этот раз сразу чуть ли не с трапа другу позвонил: