Первого сентября 1937 года в малом лекционном зале института я сидел и слушал первую лекцию по курсу «Общая теория государства и права». Читал ее профессор Стальевич. Единственное, что я понял из лекции, это то, что теория государства и права «запутана врагами народа сознательно и бессознательно». Как можно запутать ту или иную проблему или вопрос «сознательно», я мог себе представить, а вот как запутать «бессознательно» — был не в состоянии. Самым главным действующим лицом среди врагов народа из числа юристов был, оказывается, Пашуканис, за ним следовал Стучка, а уже потом и другие (Е.Б. Пашуканис и П.И. Стучка впоследствии были реабилитированы и занимают ныне свое достойное место в ряду других видных советских юристов).

Большой лекционный зал нашего института носил имя тогдашнего Генерального прокурора СССР А.Я. Вышинского. В этом зале в канун двадцатилетия Великой Октябрьской социалистической революции с докладом-воспоминаниями выступал Н.В. Крыленко, член партии большевиков с 1904 года, член первого Совета Народных Комиссаров, Верховный главнокомандующий и нарком — член Комитета по военно-морским делам, нарком юстиции РСФСР (а с 1936 года — СССР), автор многих научных трудов. Зал был набит до отказа. Никогда до этого я не думал, что один человек своим выступлением так может объединить людей, сплотить их в единый монолитный коллектив, зажечь сердца слушателей чистотой, возвышенностью революционных идей от своего пламенного сердца. Небольшого роста, в поношенном костюме, почти совершенно лысый человек негромким голосом просто и ясно говорил нам, студентам, каким должен быть советский юрист. Ушел я с этого первого в моей жизни студенческого вечера с твердым обещанием самому себе — стать настоящим юристом, помогающим людям в беде.

Несколько дней спустя стало известно, что Николай Васильевич Крыленко арестован как враг народа.

Чему верить? Тому, кто с юных лет боролся за народное счастье, не щадя самого себя, кто так искренне и по-юношески пылко ратовал за Советскую власть?! Или тому, что, если арестован как враг народа, стало быть, так оно и есть?! И в этом аресте вся правда?! В голове пробудились сомнения. И, конечно, не только у меня. Однако эти сомнения тонули в большом хоре поддержки несомненной «правильности» подобных арестов, глушились тем объективно происходящим в стране улучшением условий жизни людей, что я ощущал, знал на примере своей семьи и что находило отражение в различных жанрах искусства — кинофильмах, спектаклях, музыке, живописи и так далее.

В пору массовых арестов в институте состоялось несколько общих комсомольских собраний, на которых ставился вопрос: оставлять того или иного сына или дочь «врага народа» в комсомоле или исключать из его рядов? Некоторые собрания продолжались несколько вечеров. Проходили они в острых спорах и дебатах. Я не помню ни одного случая, чтобы комсомольская организация исключила кого-либо из рядов ВЛКСМ по подобному поводу. Единодушно принимаемые решения укрепляли веру в возможность достижения справедливости коллективными действиями.

Думаю, что это свидетельствовало о зрелости организации, которая формировала в нас тем самым самостоятельность, мужество, веру в торжество справедливости.

На нашем курсе учились студенты разных возрастов — от недавних выпускников десятых классов до отцов семейств. Учились серьезно, с увлечением. Многие начали потихоньку определяться с будущей профессией, кем быть: адвокатом, судьей, прокурором, нотариусом, юрисконсультом, государственным служащим?

В какую сферу юриспруденции направить свои стопы, я не очень-то раздумывал. Наверное потому, что еще мало знал. Но занимался я прилежно — за книгами просиживал подолгу, чаще в библиотеке института, реже дома. Помимо рекомендуемой юридической литературы я продолжил свое школьное увлечение — ознакомление с историей отечественной революционной мысли и революционной практики. Меня интересовали декабристы и разночинцы, герои «Народной воли» и первые российские социал-демократы, волновало все, что относилось к истории большевистской партии, к ее предшественникам. Посещал я и научный кружок по истории политических учений.

Уже на втором курсе мы ходили на защиту диссертационных работ различных ученых степеней. Хорошо запомнилась мне защита докторской диссертации М.А. Аржановым в Институте права Академии наук СССР. (Михаил Александрович Аржанов, профессор, доктор юридических наук, член-корреспондент Академии наук СССР, станет моим научным руководителем в Академии общественных наук при ЦК КПСС.) Помню я ее по двум обстоятельствам: во-первых, потому, что диссертация была посвящена анализу сущности германского фашизма, проблеме, волновавшей миллионы советских людей, а во-вторых, потому что официальным оппонентом по диссертации выступал Генеральный прокурор Союза ССР А.Я. Вышинский. Мне было интересно узнать, каков же собой Генеральный прокурор. Сравнить его с понравившимся мне «врагом народа» Крыленко.

Вышинский — среднего роста, хорошо сложенный, с округлым с правильными чертами лицом, в очках, подвижный — производил внешне впечатление больше ученого, чем прокурора. Его речь лилась плавно, как давно заученная. Говорил так, словно отвешивал слушающим им полагающееся, но не более того.

Я слушал Вышинского и все время сравнивал его с Крыленко. Слеплены они были из разного теста, замешены на разных дрожжах. Ощущение было такое, что речь Крыленко шла от его внутренней сущности, убежденности, что усиливало ее содержательную и эмоциональную сторону. Речь Вышинского напоминала чтение лектора, с хорошо поставленным голосом, строгая логика, но казенная. Может быть, такое впечатление создавалось самой темой докторской диссертации и той академической средой, в которой проходила ее защита. Может быть, впечатление от Генерального прокурора обуславливалось и тем, что я не разделял выдвинутую Вышинским концепцию: признание обвиняемого является «царицей доказательств». Эта концепция обосновывала произвол следователя по отношению к подследственному, выбивала из рук прокурора, адвоката, суда возможность требовать доказательств невиновности подследственного, как то предполагает презумпция невиновности обвиняемого, чему учил и на чем настаивал Н.В. Крыленко.

Когда я работал во Всесоюзном обществе «Знание», мне часто рассказывала о своем отце Марина Николаевна Крыленко, много сделавшая для восстановления его светлого имени — большевика-ленинца.

Комсомольская и особенно профсоюзная организация института проявляли заботу о том, чтобы постоянно расширять кругозор студенчества, повышать культурный уровень. Мы, студенты, пользовались невесть как доставаемыми бесплатными билетами и контрамарками на концерты и спектакли к нашим соседям — в консерваторию, в театры — Революции, Камерный, им. Вахтангова, во МХАТ. Любили ходить в Колонный зал Дома союзов, на концерты, проводимые специально для московского студенчества, в которых участвовали лучшие артисты страны: Степанова, Обухова, Козловский, Лемешев, Ойстрах, Гилельс, Тарасова, Коонен, Москвин, Качалов, Хенкин — всех не перечесть. Не будет преувеличением, если скажу, что ни одно крупное художественное явление в жизни столицы — будь то новый спектакль или выставка — не проходило мимо нас.