– Смотри-ка, кто к нам пожаловал, Хоробр с луком, да с чадами и домочадцами! Откель, молодец, путь держишь? Дело ищешь, аль от дела лытаешь?

Насмехались благодушно, от скуки, но я ощетинился. Плохо мог тогда насмешку терпеть. А старший из стражей, могутный молодец с льняными волосами, сощурил очи и молвил лениво:

–Ишь встопорщился. А что у тебя в кузовке, отрок? Что в град скрытно внести хочешь?

Черная лапка пребольно царапнула за ухо, и Питин вылез из короба ко мне на плечо и высокомерным взглядом обвел стражей.

–Мотри-ка, пардуса за спиной носит! Токмо пардус тот какой-то махонький, да черный. Боле на котенка смахивает! Проверь, Мстиша, молодца. Может у него в коробе меч-кладенец упрятан!

Но я уже смирил себя и когда младший из воев поднялся, лениво опираясь на сулицу, спросил вежливо:

– Скажите, добры молодцы, не в вашем ли граде проживает храбр Микула, по прозванию Войской Кудесник?

– На что тебе тот Микула? – усмехнулся старший и тоже поднялся на ноги.

Но тут младший страж заглянул под вдовий плат Глаи и испуганно отпрянул в сторону, выставив вперед острие сулицы:

– Изыди прочь, вражья душа!

– Она что, специально намазалась, аль у нее черная болезнь? – спросил старший, – коль болезнь от Мораниной дочки – идите в рощу Велеса. Там град велесовых ближников в двух днях пути на полуночь, рядом с градом рысского племени, что пришли лет пятнадцать тому. Там живет старец Микула, а тот ли он, кто тебе нужон, не ведаю.

Я вздохнул и, уже, наверно, в сотый раз за прошедшие луны, принялся объяснять, что Глая родом из жарких стран. Стран, где щит Хорса палит с удвоенной силой, что снега там отродясь не видали, что кожа тамошних людинов испокон веков такая же темная, с медным отливом, что в тех краях на человека с белой кожей смотрят как на великую диковину. Страж выслушал меня внимательно, но решения своего не изменил.

– Не могу я вас в град пустить без разрешения волхвов, парень. Пусть твою прабабку сначала волхвы попользуют снадобьями лесными. Тогда приходи, – как бы извиняясь, объявил старший свое решение.

Пришлось мне опять брать Глаю за руку и торить свою торну на полуночь, по указанной стражами тропке. За три луны только два раза возвращался к Глае разум, да и то ненадолго. Все это время она послушно следовала за мной, не реагируя ни на что. В море, во время шторма, послушно вычерпывала воду, скажешь кушать – кушает, пока ведешь за руку – идет. Стоит отпустить – тут же останавливается, вперив пустые очи в одну точку, и будет стоять столбом. Скажешь: лечь – уляжется прямо в дорожную пыль.

Густые седые волосы прабабки то и дело выбивались из-под черного плата. Они посерели от пыли, бронзовую кожу лица прорезали борозды морщин. За три луны Глая стала худющая, как кий. В чем только душа держится. Но шла за мной по-прежнему легко, голова поднята, спина прямая, босые ноги ровно по ниточке ступают с неизвестной в Славской земле грацией…

И снова огороды, репища, лоскуты полей, где зрела рожь, да пшеница – кормилица, ячмень с овсом. Все огорожено поскотиной, плетнями. За полями новые росчисти, людины копошатся с волосами, по-нашему, по рысски бритыми, токмо на макушке длинный клок оставлен. Моего рода люди, понял я и почувствовал, как уходит страшное напряжение, что держало меня все дни бегства. Хорошо обжились родичи. Работают дружно. С новых росчистей стаскивают хворост в кучи, добрые стволы на бревна разделывают, выворотни – на дрова. Вон там возчики дрова на возы грузят, чтобы в град доставить, а там, в шестерик лошадей, свежие пни корчуют. И все на нас косятся, отшатываются. Богато живут родичи! Я взглянул на Глаю, её неподвижное лицо с погасшими глазами, и решил повременить с заходом в град. Лучше сначала к волхвам наведаться и мы свернули по накатанной торне направо, оставляя град по левую руку.

Лес вновь приблизился, и я вздохнул с облегчением. Добро ли ощущать спиной недобрые взгляды! Торна вьется меж кряжистых дубов и стройных вязов, на холмах кремлевыми соснами сменяется, молодым березняком, кустарником.

Опять птицы лесные появились. Летают, свиристят. Что-то я ранее таких птиц не зрел: с куропатку степную размером и видом, серо-пестренькие, на голове хохолок. Сидят на деревах, не опасаются. Неужто тетерева их не бьют?

И опять с трудом удержал руку, не бросил стрелку во взрослую птицу. Нельзя! Наша, Славская Правда, не велит дичь близ весей пугать, да бить стрелами. Терпи, Ратин, до велесовой рощи. Там, ежели повезет, волхвы накормят. Может, и грамотку дадут в град князю-старейшине, чтоб не пужались родовичи.

В роще Велеса дубы странным образом мешались с соснами и березами, да еще боярышник. За рощей Велесово капище и село. Да какое там село, настоящая крепость с высоченным тыном, оборонительными башнями. Вокруг крепости вал земляной и ров, через который к вратам ведет настоящий подъемный мост на цепях. Я еще удивился, что в надвратной башне под навесом никого не видно, как над заборолом возникла голова и плечи мальчишки не старше меня.

Парнишка был в посконной рубашке, лохматый и такой рыжий, что, казалось, над конопатым лицом развеваются ветром языки огненные. Он уставился на нас нахальными глазами и вдруг заверещал пронзительно противным голосом:

– Куды прешь, черномазая шатия! Не вишь, что врата закрыты и никому до захода Щита Дажьбогова ходу нетути! Вертайтесь туда, откелева прибрели!

Я постарался подавить возникшую к пареньку неприязнь, Хотелось есть, тело настойчиво требовало отдыха. Даже берестяной короб на распаренных плечах стал почему-то тяжелым. А повернуться, уйти, подстрелить дичину рядом с угодьями града…

– Меня стража от града вепрева к волхвам направила. И они ничего не сказали насчет запрета. Мы странники и просим приюта…