Старался он, потому что Отечество всею душою любил и всегда радеть для него готов был.

А знал он некую особенность разных иноземцев говорить о нас если и с почтением, то непременно вроде как в прошедшем времени: «Помним, мол, и почитаем великую вашу историю, о великих свершениях и победах ваших отцов и прадедов не забываем! А вы, нынешние, вроде как жидковаты стали!»

И потому уж очень хотелось ему показать, что не только лучами былой славы освещены деяния наши – и сами мы, нынешние, всему былому не пасынки.

И как только он почувствовал, что настал черёд позабавить гостей, дождался, когда тосты стали сменять друг друга всё чаще и звучать всё непринуждённее – тут он на один из тостов короля о былой славе нашей литературы и науки в ответ повелел позвать мастерицу с сыном.

А сам посреди торжественного стола поставил ту свистульку, что мальчонка вылепил. И говорит:

– А вот, извольте, Ваше величество и вся ваша королевская свита, полюбопытствовать на то, что и в самой крестьянской малости, в простонародной забаве у нас всегда чудесам место найдётся!

Те в недоумении свистульку рассматривают, стоящую среди фарфора изысканного, хрусталей, серебра столового.

Генерал-губернатор глаза закрыл и скоро про себя молитву шепчет и мысленно крестится, чтобы то чудо, что своими глазами днём на базаре видел, повторилось. Боязно ему стало: чудесам-то ведь не прикажешь!

Возгласы удивления заставили его открыть глаза. Ну, что охи да ахи расписывать! Не подвела свистулька! Такие выкрутасы пошла творить, что генерал-губернатор про себя только Бога благодарил и радовался.

Первыми, по девичьей своей живости, поближе к ней протиснулись фрейлины. И уж всё-то их легкомыслие свистулька во всей красе всем на потеху отобразила. Среди тарелок и бокалов кружились в танце глиняные дамы и кавалеры, жеманились и время от времени женились.

Фрейлин сменили кавалергарды, но король приказал немедленно отойти подальше, потому как что у тех на уме, прилюдно показывать нельзя.

Видя, что свистулька честно отображает, что у кого на уме, повелел сам король всей своей свите поочерёдно к ней подходить для ознакомления с их умонастроением. До глубокой ночи не смолкал смех в том замке. Веселились от души гости и сам генерал-губернатор. И, довольный тем, что увеселение так славно удалось, под шумок распорядился генерал-губернатор принести сундучок, наполненный монетами. Его щедрый платёж за свистульку. И приказал привести в зал мастерицу с сыном, чтобы гости видели, что чудеса у нас творит самый простецкий люд. И представили, что же народу образованному в таком случае под силу сотворить.

Так ввели их в зал, отогретых, накормленных да наряженных, чтобы гостям представить. При гостях сундучок генерал-губернатор и вручил им от чистого сердца. Король от себя тоже добавил.

Благодарили их изумлённые мать с сыном и, кланяясь, удалились из зала. Как вышли они из зала, не стали дожидаться, пока зипуны их замызганные им возвратят. А, пользуясь тем, что прислуга гостям угождала и не до них всем в особняке было, поскорее дёру оттуда дали. И правильно сделали, что убежали.

Потому что в разгар веселья захотелось королю узнать, что и у палача королевского на уме. Уж этого-то зачем с собой в такую даль потащили? Непонятно! То ли опыт перенимать, то ли думали, что у нас этого добра мало. Так ведь нет!

Но, коль приказано, пошли его будить. А он уж который сон видел, в общем празднике не участвовал. Хоть и в свите, но палач есть палач. От него всем подальше держаться хочется. И потому палач всегда особняком держался.

А тут разудалая королевская свита к нему в каморку явилась – и ну его толкать-будить. Спросонок палач был ещё угрюмей, чем обычно. По весёлым и разгорячённым лицам придворных заподозрил, что насмешку над ним учинить хотят. Не иначе…

И как увидел он, что подталкивают его к столу, к тарелке, а на ней ком глины, – так и вовсе осерчал палач. И злобу затаил, глядя на прыскающих от смеха придворных, приказывающих ему смотреть на этот кусок глины как можно внимательнее.

И он посмотрел в настроении самом злобном. Юлой завертелась на тарелке глина и стала расти, расти прямо на глазах, превращаясь в топор. А чего король другого ожидал в голове палача обнаружить!

Вдруг топор этот глиняный взлетел и, к ужасу всех придворных, стремительно понёсся. Все свечи точно разом задуло. Темно стало. Жутко! Облетел топор петлей вокруг толпы замерших от ужаса придворных три круга. И, вдребезги разбив окна, вылетел незнамо куда. А в разбитые окна ворвалась метель. И всех, кто тут был, снегом запорошило. Обледенела вся свита вместе с королём.

Вот так разом тот праздник и кончился. Прибежали слуги со свечами. И увидели, что вся обледеневшая свита и король лежат то ли без чувств, то ли заснувшие, словом – все не в себе. Что к чему разбираться не стали. С чудесами-то какой разбор? И погрузили всех скопом на большие возы. Говорят, что пока не довезли их до родного королевства, так все и спали ледяным сном. Но домой как попали, отогрелись – так и проснулись как ни в чем не бывало.

По приезде в своё королевство об истинной причине странного возвращения вся свита помалкивала. Да и кто поверил бы, что русская свистулька такое вытворять может! Но слухи, конечно, ходили. Да и сейчас ходят.