Я вспомнила об этом прошлым летом, когда мы с Альбертом гостили у друзей, живущих рядом с заповедником на берегу моря в Новой Англии. В один из дней перед закатом мы шли по кошеной тропе между кустов барбариса и высокой травы на поляну. Все взрослые спускались не спеша и вдыхая аромат трав с еле уловимым соленым запахом моря, доносящимся с пляжа. Мальчики – Генри шести лет и Чарли, которому скоро исполнялось три, – бежали впереди, крича и хихикая. Они наклонялись, прятались в густой траве, выпрыгивая и пугая взрослых. Они бегали туда-сюда, размахивая найденными здесь же палками, вовлекая нас в игру, которой мы не могли противостоять. Я работала сверхурочно за неделю до этой поездки, щурилась, глядя в ноутбук с раннего утра и засиживаясь допоздна. Но на этой поляне я почувствовала, что тело мое будто бы стало больше, а разум освободился, как разжимается крепко сжатый кулак.

Конечно, идея о том, что природа дарит нам чувство свободы, не нова. Гораздо интереснее, впрочем, то, что я узнала, когда стала пытаться понять, почему естественная среда оказывает такой освободительный эффект на тело и разум человека.

В 1993 году пара российских художников-диссидентов Виталий Комар и Александр Меламид запустили необычный проект. Их интересовали различные художественные вкусы людей по всему миру, и они провели исследование в десяти странах, узнавая, на какое искусство людям нравится смотреть, и углубляясь в такие детали, как любимые цвета, стили, предмет изображения. Когда данные были собраны, они создали «самую желанную» картину для каждой страны – визуальное обощение всех собранных данных [1]. Картины, иллюстрирующие результаты, не были шедеврами, и арт-мир отнесся к проекту больше как к высокоинтеллектуальной шутке. Но в одном эти картины поразительны, и с их художественной ценностью это ничего общего не имеет. От Китая до Турции, от Исландии до Кении – все они изображали пейзаж. В общем-то все они изображали один и тот же пейзаж. За некоторым исключением, «самой желанной» картиной были приятные зарисовки на природе, в окружении зеленой травы с группами деревьев и обилием безоблачно-голубого неба. На них также были небольшие холмы и водоемы, изображения нескольких животных или людей.

Некоторые критики приписывали впечатляющие результаты Комара и Меламида широкой распространенности подобных зеленых пейзажей в принципе. Они обращали внимание, что те же сцены, что и в «самой желанной» картине, типичны для изображений американских и европейских пейзажей от Школы реки Гудзон до золотого века голландской живописи, а также на то, что подобные изображения растиражированы на дешевых постерах и настенных календарях, висящих в домах по всему миру. Возможно, всеобщая любовь к зеленым пейзажам в «самой желанной» картине – это плоды эстетического империализма, где предпочтение пейзажа, естественное для Запада, распространилось по всему миру, как вкус бигмака и кока-колы [2].

Но для ряда теоретиков эволюции невероятное постоянство в выборе «самой желанной» картины имеет другое значение. Этот тип пейзажа популярен не только в искусстве, отмечали они, – он также часто встречается в реальной жизни от выдающихся английских садов, созданных Ланселотом Брауном, до городских парков Фредерика Ло Олмстеда, таких как Центральный парк и Проспект-парк в Нью-Йорке [3]. Часто это стоило больших усилий – превратить кусок земли в один из таких ландшафтов. Например, для создания своих горячо любимых парков Браун и Олмстед вырубали деревья, выращивали траву, копали пруды и придавали форму грунту. Только в Центральном парке Олмстед контролировал перемещение 1,9115 миллиона кубических метров камней, грунта и глины [4]. Эти пейзажи не вполне природные. Вместо этого они поразительно напоминают другую часть света – ту, что большинство дизайнеров и художников, создающих их, никогда не посещали: африканскую саванну.

Большая часть Восточной Африки – это саванна, экосистема, состоящая из лугов, с характерными скоплениями деревьев. В то время как палеонтологи спорят о том, насколько долго проходила эволюция человекообразных в саванне, нет сомнений, что она была значимой средой обитания для всего раннего человечества [5]. У саванны есть определенное преимущество для наших предков охотников-собирателей – больше пищи рядом с землей, чем в лесных массивах, где пища преимущественно находится высоко в кронах деревьев, а также больше белка на квадратный километр по сравнению с любым другим местом обитания на планете [6]. Саванна также обладает привлекательными характерными чертами. Здесь открытые пастбища и цепи холмов обеспечивают обзор достаточно большой дистанции, чтобы заметить хищника и добычу, в то время как удобно расположенные деревья и кустарники защищают от солнца и служат надежным укрытием в случае опасности. Британский географ Джей Эпплтон первым заметил эту привлекательную комбинацию характеристик и ввел термин «видеть, но не быть на виду» для описания привлекательности ландшафта, который предлагает как широкую перспективу (видеть), так и доступное укрытие (не быть на виду). В таких условиях мы находим идеальный баланс между безопасностью и свободой.

Некоторые теоретики эволюции предполагают, что по прошествии времени эти особенности отпечатались в нашем ДНК, создав что-то вроде внутреннего Эдема, который мы неосознанно ищем и даже воссоздаем, где бы ни оказались [7]. В поддержку этой гипотезы исследования показывают, что люди в различных культурах склонны предпочитать ландшафт по типу саванны благодаря линии прямой видимости, открытому горизонту и отсутствию мелколесья, препятствующего свободному передвижению и видимости [8]. Работы биолога Гордона Орианса и психолога по влиянию факторов окружающей среды на человека Джудит Хирваген открыли межкультурные предпочтения в пользу деревьев, которые выглядят как акации, произрастающие в полноценной саванне, с раскидистой, зонтикообразной кроной и стволом, разветвляющимся у земли [9]. В некоторых культурах даже подрезают естественные деревья, придавая им подобную форму.

Теория «видеть, но не быть на виду» посвящена тому, как мы относимся к природе, но также применима к тому, как мы создаем пространство вокруг себя. Например, панорамные окна, из которых открывается чудесный пейзаж, помогут даже владельцу крошечной квартиры чувствовать себя живущим в замке. В то же время люди, как правило, готовы заплатить больше за роскошь дома или номера гостиницы с прекрасным видом [10]. Это особенно верно для видов на воду: мы выбираем их, даже если у нас нет желания поплавать или выйти под парусом. Внутренние дворики и балконы также открывают пространство, размывая границы между «внутри» и «снаружи».

Эти виды имеют большую функцию, чем просто декоративную. В хорошо известном исследовании 1980-х годов пациенты после операций на желчном пузыре выписывались из больницы раньше и обходились меньшим количеством болеутоляющих, когда окна палаты были обращены на группу деревьев, чем те, кто видел в окно кирпичную стену [11]. И хотя учителя иногда беспокоятся, что окна в классах будут отвлекать внимание учеников, в действительности виды природы улучшают концентрацию учащихся за счет снижения уровня стресса [12]. Виды природы помогают глазам отдохнуть и перезагрузиться между периодами, когда ученики смотрят на экраны или в учебные материалы, оказывая на наше сознание так называемый «микровосстановительный эффект», снижая усталость и обновляя способность к концентрации [13]. Неудивительно, что согласно исследованиям работники, сидящие у окна, отличаются лучшим состоянием здоровья и чувствуют больше удовлетворения от работы. Наверное, поэтому такие компании, как Apple, Kickstarter и Amazon, отдают предпочтение зеленым видам в дизайне новых рабочих мест. И хотя в большинстве офисов окна преимущественно достаются руководящему составу, эти компании признали важность вида на открытое пространство всем.