– Да, кстати, насчёт её вопроса. – Вдруг спохватился я, прямо-таки чувствуя её волнительное ожидание настоящего вопроса. А вот это уже вопрос из вопросов. – И о чём же её спросить? – принялся судорожно соображать я, отлично понимая, что я буду запомнен ею именно по этому моему к ней обращению. И она, ложась вечером в постель, будет меня вспоминать в том самом последнем, представшем перед ней образе, когда я задавал этот свой знаковый вопрос. И возможно даже, что только благодаря ему, она и передумает встречаться с одним, давно уже зовущим её под венец миллиардером, Григорием Машковым, первым когда-то красавцем и вообще человеком с большой артистической буквы (это значит, что с ним не соскучишься), и решит встретиться со мной, в кармане у которого только одна мелочь, после посещения салона красоты. Где я себя всё же проявил стойко и не закатил истерику, когда мне преподнесли счёт.

И тут-то я догадался, о чём её спросить. – Спрашиваешь, о чём я хотел тебя спросить. – Для кульминации момента я повторяю её вопрос и, не ожидая её ответа, задаю свой знаковый вопрос. – Так как тебя, рыжая, всё-таки зовут? – И только я задал этот свой вопрос, как вдруг обалдел от понимания того, что на самом деле сказал. – Вот чёрт! – ахнул я про себя, осознав, что вслух назвал её рыжей, как до этого про себя её называл для удобства – видимо за привычкой так её называть про себя, я и не заметил, как это имя у меня с языка слетело. И теперь я, весь сжавшись в комок, ждал для себя расплаты, как минимум, она меня назовёт человеком без фантазии, если ничего более умного и придумать не смог.

Ну а рыжая видимо и сама сразу не сообразила, что я к ней так фамильярно обратился, – её, скорей всего, так в детстве и прозывали, и она восприняла это моё к ней обращение, как само собой разумеющееся.

– Разве не странно об этом спрашивать сейчас, в конце свидания? – несколько удивлённая, но не тем, чего я опасался, спрашивает меня рыжая. – И разве я тебе этого не говорила? – вслед посылает ещё один вопрос она.

– Да вроде бы нет. – Опять обратившись к затылку за помощью, неуверенно, но немного облегчённо ответил я, внутренне понимая, что где-то ещё допустил ошибку, но вот где, то никакого представления об этом не имел.

– Тогда будет ещё одна причина сразу не засыпать. – Сказала рыжая, усмехнувшись, затем чуть приблизилась ко мне лицом, чтобы, так сказать, получше меня разглядеть, и опять хитро так спрашивает. – А хоть одна причина сразу не спать, есть?

– Не знаю, о чём это вы говорите, – сам не знаю почему, начал я дурака валять, – но теперь я точно сразу не усну, думая над этой вашей загадкой. А я между тем, всегда отлично спал и засыпал, стоит мне только занять горизонтальное положение в кровати.

– Давайте только без интимных подробностей, – со строгим выражением лица предупредила она меня. – А то я натура впечатлительная, и могу и сама не заснуть, буду всё переживать, как вам там, на жёстком полу не спится. – Добавила она, отнимая свою руку. После чего она как будто на что-то памятливо наталкивается, что вызывает у неё усмешку, с которой она, глядя на меня, с укоризной покачала головой и сказала. – А рыжей меня уже давно не зовут. Но вы, тем не менее, частично оказались правы. Так что можете, пока не отгадаете моё настоящее имя, так меня звать. Я ведь действительно рыжая и меня это красит, как и вас то, о чём я вам сейчас не скажу. – Затем она приподымает руку, одними пальцами машет мне и, сказав: «Бай-бай», – это она типа желает мне сегодня хорошего сна (издевается, в общем), – разворачивается и начинается удаляться по мостовой. А мне ничего другого не остаётся делать, как смотреть ей вслед и задаваться волнующими меня вопросами.

– И о чём интересно ты сейчас думаешь? – спросил я себя и отчасти её, наблюдая за ней. И как подспудно ожидалось мной, она мне ответила, пожав своими плечами, поёжившись на ветру. Но это не промозглый ветер подвигнул её к такой ответной реакции, а я-то отлично знаю, что она умеет читать мысли – а ветер всего лишь выступил в качестве прикрытия. – Наверное, идёшь и прокручиваешь в уме нашу встречу, радуясь тому, как оказывается, легко было вскружить мне голову. «И он даже готов был поверить в любую фантазию и нелепицу, выдуманную мной, и всё потому, что о ней говорила ему я», – посмеивалась рыжая, порываясь обернуться и посмотреть на меня, чтобы ещё разок убедиться в моём полном подчинении ей. «Вот сейчас обернусь, улыбнусь и махну ему рукой, и он весь мой, с улыбкой до ушей», – как была права рыжая в своём весёлом размышлении, от которого её походка приобрела летучесть. «Так повернись и улыбнись!», – немедленно потребовал я, посылая ей в спину зрительные сигналы. Но она, явно решив со мной ещё поиграть, не обернулась и продолжила игнорировать меня своей спиной. А я в свою очередь переключился на другие мысли.

– А если я всё-таки на долю процента поверю во всё тобою рассказанное, то ответь мне, с какой целью ты сюда тогда прибыла? – задался вопросом я, вглядываясь в неё. И рыжая вновь отреагировала на мой вопрос. Она вдруг остановилась и, наклонившись вниз, как я понял, принялась завязывать развязавшийся шнурок на кроссовке. – Что это может значить? – задался вопросом я, пытаясь разгадать этот, определённо поданный ею сигнал мне (на самом деле кроссовок не развязался). – Её миссия заключается в том, чтобы навести порядок в своей зоне ответственности и завязать развязавшееся. И что тогда со мной не так? – посмотрев вниз, себе на обувь, задался вопросом я, будучи уверенным, что главная цель рыжей это я. Убедившись же в том, что у меня ничего внизу не развязано и не расстёгнуто, – ботинки без шнурков, а замком я не пользуюсь из-за его заедания, – я поднимаю взгляд и задаю последний свой вопрос:

– И сколько ещё раз, вот так я буду смотреть ей вслед?

– Как можно чаще. – Следует мой ответ.

Если не все, то большая часть человечества живёт коллективно, в своём социуме, что в свою очередь налагает свою печать на действующие в том или ином обществе правила и законы – они, эти правила и законы, в своей основе заключают обобщения и там нет места субъективным частностям, если бы они действовали по отношению к одному лицу, выбравшего для себя странную жизнь отшельника и вообще он человек нелюбимый… тьфу ты, нелюдимый. И в его случае действуют, например, вот такие правила и законы: До него не докричаться, он сам себе на уме, ведь он есть глас вопиющего в пустыне.