Отправляем через «Трейдпокет». В полутёмном пустом баре на пыльной стойке гарантийный лоскуток с твоей же фамилией выписывает приветливая женщина в очках – явно тоже «из бывших», из сокращённых инженеров, чей приток в торговлю заметно очеловечил эту беспросветно советскую стихию. Наш плетёный, как лапоть, пластиковый мешочище с перевязанными для тасканий кроличьими ушками, опутав скотчем (это якобы предохраняет от вскрытий), покидаем под высокими вращающимися табуретами. «Они только деньги берут как за самолёт, а повезут всё равно на машине, хрена с два во вторник получите», – предрекают автобусные ушкуйники – и как в воду глядят: в самые морозы, когда бы продавать и продавать, моя хозяйка тщетно дозванивается в «Трейдпокет».

Мне легче, но поди докажи таможеннику, что ты верблюд! Зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Но, видимо, какие-то рудименты интеллигентности во мне всё-таки уцелели: суровый таможенник – он хороший парень, но с нашим братом по-другому нельзя – пронзительно глянул в упор: «В сумке всё точно по декларации?» Точно, с предельной (запредельной) честностью подтвердил я и раскрыл перочинный нож. Видя, что я действительно готов сделать харакири не только своей «капучино», но и самому себе, он молча мотнул головой: проходите, мол, не задерживайте.

И всё же дублёночная вальяжность не улетучилась до конца, даже когда я поспешно семенил на волю. С хозяйкой мы друзья, но насколько же легче наёмнику, чем собственнику!

Обретя в околочелночном бизнесе известный опыт, а с ним и известное нахальство, я, как всякий уважающий себя трудящийся, постепенно начал ощущать гнёт эксплуатации: я таскаю за хозяйкой суму, кланяюсь в таможне, торгуюсь ин инглиш, а получаю всего в два раза больше, чем законные четверть ставки в своем НИИ. Будя, попили нашей кровушки, ноне не старый режим!

Отправляясь в Грецию, я взял взаймы тысячу дойчмарок – сумму для меня абсолютно неподъёмную: если что – как честный офицер придётся стреляться, и даже вдвоём, потому что ссудивший меня друг сам позаимствовал эти деньги в кассе своего малого предприятия – этак на месячишко. Хуже того – друг этот был женщиной, так что пришлось бы застрелить сначала его, а потом себя.

Как звучит – Македония! Фессалия! Счастливы мы, фессалийцы… Среди тамошних памятников больше Византии, чем Афин, но и это звучит сказочно: Византия… Из Софии нас доставили на автобусе – чувствуется, что и горы здесь не простые, а византийские. Почему болгары все такие красивые? Отчасти, может быть, из-за имен – Снежина, Камен? Но наши бабы немедленно высчитали, во что нам обходятся эти светящиеся гостеприимством сопровождающие: мы живём в Греции неделю – и они с нами, – едят, пьют и загорают за наш счёт.

По вечерам отчётливо виден Олимп, но мысли у нас не олимпийские.

На третий день:

– Бабы, а что это хоть за море? Чёрное, что ли?

– Эгейское, дура.

Белый сверкающий городок в пять-шесть рядов растянут вдоль моря – одни отели да магазины: почти одинаковые трёх-, четырёхэтажные параллелепипеды, опоясанные лентами (фризами, выражаясь по-здешнему) балконов, а в первых этажах – рестораны и ресторанчики, лавки и лавчонки, среди курортной жары утопающие в мехах. Богини судьбы Мойры с чего-то устроили так, что наследники Искандера Двурогого торгуют шубами, которые сегодняшние олимпийцы шьют где-то на горных фабриках, дерущих шкуры со всего мехородящего мира, включая и Россию. А мы для неё выбираем, уж конечно, не русских соболей и даже не «целиковую» норку, а самую что ни на есть мозаичную. Пушистые сквозные «хвостики» дешевле всего. Потом идут «лобики» – ряды полукруглых, вложенных друг в друга норковых скальпов, напоминающие панцирь, а шуба «из сердца» – из сигмаобразных гистерезисных петель, вырезанных из грудок несчастных зверьков, – имеет самый причудливый рисунок. Дешевле этих мозаик, кажется, только ощетинившийся, тронутый сединой опоссум – я его и сейчас распознаю на эскалаторах: ага, матушка, на норку, стало быть, не тянешь… А в разгар охоты на опоссума я усматривал сходство с ним и в ночном бурьяне.

В Греции, как известно, пишут русскими буквами с довольно незначительными погрешностями. И слова почти понятные: на вокзале видишь вывеску «тро-фим», в лифте читаешь что-то по поводу литургии, растерявшись у общественного туалета – в какую дверь сунуться? – с облегчением прочитываешь на табличках нечто вроде «андрон» и «гинекейон». Почему арбуз – карпузо, тоже легко догадаться: на кого же ещё похож карапуз! И венцом всему в книжной лавке отыскиваешь том Бориса Полевого, повествующего о некоем «прагматичном андроне». И такое счастье тебя охватывает, когда поймёшь, что прагматичный андрон есть не что иное, как «настоящий человек». И впрямь, что ж такое «настоящий», как не «серьёзный», «солидный», «положительный» – ну, словом, прагматичный.

Ныне я и сам прагматичный андрон. «Тысяча марок, тысяча марок!» – стучит в моё сердце («Сначала её, а потом себя, сначала её, потом себя…»). В Метеору я, правда, съездил – в монастырь, угнездившийся на пучке гигантских выветренных скал, округлых, как вставшие на дыбы исполинские чёрные свиньи. Греция – страна причёсанная, как и вся Европа, никаких первозданностей, вроде буреломов и помоек, не наблюдается. А добираться до Акрополя нам вдруг совершенно расхотелось. В Пушкинском музее я, бывает, прихожу в греческий дворик просто посидеть среди макетов, а в качестве озабоченного прагматичного андрона как подумал – ночь туда да ночь обратно, да всё сидя, да сколько денег, да сколько меховых лавок за это время можно обойти, да сколько шуб пересмотреть и перещупать, со сколькими приказчиками переторговаться, изображая человека положительного…

В качестве такового здесь предложат присесть, поразмыслить, потягивая метаксу с какой-нибудь шипучкой – ужасно втягиваешься в это дело. Однажды в Салониках (Фессалониках) я обскакал всех коллег, разнюхав некую щель с хвостами, которые ещё немного и пришлись бы по карману даже работникам культуры. Усатый толстяк (жара, усы, пузо – всё напоминало почему-то о Сухуми) был настолько щедр, что накинул в презент тяжёленькую монету.

Драхма – как это звучит! Оскорблённые моим успехом завистники в отеле немедленно обнаружили (о лысинках я умолчу: кто живёт в стеклянном доме…), что мне втюхали так называемую «летнюю» норку, осыпающуюся как одуванчик при первом же дуновении покупателя. Но всё кончилось благополучно: руководительница группы (она и в первой жизни была «рукгруппы» оборонного НИИ – высшее образование всюду высшее образование) помогла мне найти магазин, куда согласились взять мои шубы совсем с небольшим для меня убытком – долларов с полсотни.