Полицейские, в свою очередь, чаще бывали в «Гран-Тюренн», сквозь витрины которого хорошо просматривалась мастерская фламандца. Кафе стало их штаб-квартирой, а кабинет Люка — своего рода филиалом.

Ну а самое удивительное заключалось в том, что бравый Люка, поглощенный обработкой сведений, был, пожалуй, единственным, кто не заходил сюда после своего первого визита.

Однако этот угол он знал лучше всех. Он знал, что за кафе «Гран-Тюренн» был магазин тонких вин «Погреб Бургундии». Он был знаком с его владельцами, и ему стоило лишь достать соответствующую карточку, чтобы вспомнить, что они отвечали на тот или иной вопрос.

Нет. Они ничего не видели. В субботу вечером они отправились в долину Шеврез, где провели уик-энд в собственном домике.

За «Погребом Бургундии» была лавочка сапожника, которого звали месье Буске.

Этот, напротив, рассказал много, но у него был изъян: об одном и том же он говорил по-разному. Все зависело от времени дня, когда его расспрашивали, от количества рюмок, выпитых безразлично на каком из трех углов.

Потом, там еще был писчебумажный магазин Фрера — мелкооптовая торговля, и позади, во дворе, — картонажное производство.

Над мастерской Франца Стювеля, на втором этаже старинной частной гостиницы, штамповали серийные украшения. Это был дом «Сац и Лапински», где работали двадцать женщин и четыре-пять мужчин, чьи имена воспроизвести нет никакой возможности.

Допрошены были все, некоторые четыре или пять раз, разными инспекторами, не говоря уж о многочисленных опросах, проведенных журналистами. Два белых деревянных стола в кабинете Люка были завалены ворохами бумаг, планов, меморандумами, и только он мог во всем этом ориентироваться. И еще. Он беспрестанно делал какие-то пометки.

В этот день после обеда Мегрэ молча расположился у него за спиной, тихонько посасывая трубку.

Страница, озаглавленная «Мотивы», была черна от записей, вычеркнутых одна за другой.

Искали политическую сторону этого дела. Не в том смысле, который вкладывал месье Лиотард, поскольку его умствования не выдерживали никакой критики. Но Стювель, живший уединенно, мог вполне принадлежать к какой-нибудь подрывной организации. Это ничего не дало. Чем больше ворошили его жизнь, тем больше убеждались, что ничего примечательного в ней нет. Исследованные одна за другой книги из его библиотеки были написаны мировыми классиками и отобраны человеком умным, высокообразованным. Он не только их читал и перечитывал, но и делал пометки на полях.

Ревность? Фернанда никуда не ходила без него, крутилась только в своем квартале, и со своего рабочего места он мог отлично проследить, в какие именно лавки она заходила за покупками.

Прорабатывали и версию, нет ли связи предполагаемого убийства с близостью к предприятию «Сац и Лапински». Однако у фабрикантов из украшений ничего не было украдено. Ни хозяева, ни рабочие близко не знали переплетчика, разве только видели его сквозь витрину.

Никакой связи не было и с Бельгией, Стювель ее покинул в восемнадцать лет и никогда туда не возвращался. Он не занимался политикой и ничто не наводило на мысль о его принадлежности к фламандскому экстремистскому движению.

Отработали все версии. Для очистки совести Люка проверял самые дурацкие предположения в надежде хоть на малейшее везение. Когда он входил в кабинет инспекторов, всем было ясно, что это означает новый круг проверок на улице Тюренн и вокруг.

— Возможно в этом что-то есть, — говорил он в этот раз Мегрэ, тыча пальцем в кучу разрозненных бумаг. — Я собрал сведения по всем шоферам такси. Среди них есть один подходящий, натурализовавшийся русский. Это должно подтвердиться.

У него в ходу было слово «подтвердиться».

— Я хотел установить, не приезжали ли 17 февраля с наступлением ночи один или несколько человек к переплетчику. Так вот. Шофер по имени Жорж Рескин был нанят тремя клиентами в ту субботу приблизительно в 20.15 около вокзала Сент-Лазар и привез их на угол улиц Тюренн и Франк-Буржуа. Было около половины девятого, когда он их высадил, что не очень-то клеится с показаниями консьержки по поводу слышанного ею шума. Таксист не знает своих пассажиров. Однако один из сидевших сзади показался ему самым значительным. По говору это был явно выходец с Ближнего Востока.

— На каком языке они говорили между собой?

— На французском. Другой, тучный блондин, лет тридцати, с сильным венгерским акцентом, казался беспокойным, не в своей тарелке. Третий, француз, неопределенного возраста, одетый много хуже, чем его компаньоны, кажется, не принадлежал к их кругу.

Выйдя из машины, все трое направились вверх по улице Тюренн в направлении дома переплетчика.

Если бы не эта история с такси, Мегрэ и не вспомнил бы о приключении своей жены.

— Поскольку ты занимаешься шоферами, может, тебе что-нибудь известно о небольшом сегодняшнем происшествии. Это не имеет ничего общего с нашим делом, но…