Капитанская дочка. Истина

Повесть «Капитанская дочка. Истина» - неожиданный взгляд на события, описанные А. С. Пушкиным в классическом произведении русской литературы «Капитанская дочка». Автор не спорит с гением, но показывает и осмысливает восстание Пугачёва так, как его воспринимал Алексей Швабрин. В книге убедительно доказывается, что «рукопись Гринёва» всего лишь фальсификация записок Швабрина. Новый взгляд на события позволяет читателю не только освежить в памяти выдающийся роман, но по новому оценить героев повествования. Читая книгу, вы обязательно улыбнётесь и оцените юмор, элементы пародии и аллюзии.

Предлагаемая вниманию читателей рукопись была обнаружена во время строительства жилого дома в приволжском городке N. Рабочие, рывшие котлован для фундамента, наткнулись на давно заброшенный старинный погреб, в котором среди запыленных бутылей и банок с наливками, соленьями и копчениями (впрочем, безнадежно испорченными), обнаружились и завернутые в промасленный холст бумаги.

Сотрудники местного краеведческого музея подтвердили, что на этом месте находилась усадьба, принадлежавшая семейству Гриневых – мелкопоместных дворян. Один из владельцев усадьбы – Петр Гринев – в молодости проходил по пугачевскому делу. Сама же усадьба сгорела в революционные времена.

В музее хранятся записки девицы Марины Остужевой (не представляющие широкого интереса), в коих рассказывается, как в начале 19 века местный помещик Петр Гринев выкупил у заезжего человека некую рукопись, потратив на то огромные деньги. Человек, продавший ему рукопись, пропил часть денег в местных кабаках, где спьяну проговорился, что в бумагах речь идет о делах, которые, будучи преданными огласке, могут разрушить фамилию Гринева. Себя же этот человек называл тюремным офицером в отставке. По словам девицы Остужевой, человек этот затем неожиданно исчез, а куда делся – неведомо.

К удивлению жителей городка, Гринев рукопись не уничтожил, а продал некоему издателю Белкину, о чем и была сделана нотариальная запись. Запись сия чудом сохранилась и находится в том же музее. Белкин же, в свою очередь, уступил записки А. С. Пушкину. При публикации же выяснилось, что ничего зазорного для Гриневых в рукописи не было, наоборот…

Известно, что Гринев продал текст Белкину как оригинальный, а в городке поговаривали, что он, несомненно, подделал текст, проданный ему тюремным офицером.

Находка оригинального манускрипта позволяет сделать вывод о том, что на самом деле Петр Гринев не просто рукопись переработал, но решительно изменил саму её суть. Из текста явствует, что автором мемуаров является Швабрин, а не Гринев. Сделаны же записи были в заточении, где и попали в руки вышеупомянутому тюремщику, который и распорядился ими по-своему.

Не остается сомнений в том, что А. С. Пушкин обработал и издал версию, фальсифицированную Гриневым, что не умаляет художественных достоинств произведения, коему Александр Сергеевич дал название «Капитанская дочка».

Из оригинального текста становятся ясны некоторые мотивы действий героев, а читатель получает полное объяснение непонятных до сих пор фактов. Однако оставим читателей наедине с впервые публикуемым авторским текстом.

Разбить текст на главы, добавить комментарии и вставить эпиграфы осмелился издатель.

Отец мой Иван Андреич Швабрин в молодости своей служил при князе Потемкине и вышел в отставку секунд-майором в 17.. году. С тех пор жил он в своей Вологодской деревне, где и женился на девице Акулине Ивановне Э., дочери бедного тамошнего дворянина. Нас было девять человек детей. Все мои братья и сестры умерли в младенчестве. Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Камыш-Самарский полк сержантом по милости армейского майора князя Т., близкого нашего родственника. Если б паче всякого чаяния матушка родила дочь, то батюшка объявил бы куда следует о смерти не явившегося сержанта, и дело тем бы и кончилось. Я считался в отпуске до окончания наук. В то время воспитывались мы не по-нынешнему. С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Никитичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на седьмом году выучился я русской грамоте и, хоть и не мог размышлять о свойствах борзого кобеля, но о нравах дворян местных, жестокосердием среди прочих ноблей особо отличавшихся, судить мог здраво. [1]

В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Руссо, которого выписали из Москвы вместе с годовым запасом книг и ежегодников. Приезд его сильно понравился Никитичу.

– Слава богу, – ворчал он про себя, – дитя умыт, причесан, накормлен, да ведь того мало. В науках прилежен, но надобно и мосье нанять; слаб я становлюсь – боюсь, не сдюжу, и из Алеши человека не выйдет без европейского воспитания.

Руссо в отечестве своем слыл литератором; он отдан был в солдаты за вольнодумство, потом приехал в Россию pour etre outchitel, верно понимая значение этого слова и стремясь сеять в душах отроческих семена свободомыслия, которое во французской земле глубокие корни пустило. Он был добрый малый, не ветрен, не беспутен, хотя и суров до крайности. Главною его слабостью была страсть к прекрасному слову; нередко за крамольные речи получал он выговора, от которых, впрочем, не охал по целым суткам, а по прошествии некоторого времени, когда провинности его забывались, продолжал свои нотации. К тому же, был он то ли братом, то ли кумом известного в те времена французского писателя, что несколько охраняло моего учителя от особых наказаний, потому как наши гонители свобод боялись прописанными быть в статейках да пьесках на потеху парижской публики.

Мы тотчас поладили, и хотя по контракту не обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, а только показывать, как вилку да нож держать, но предпочел он делу отдаться с прилежанием. Мы жили душа в душу. Другого ментора я и не желал. Но вскоре судьба нас разлучила, и вот по какому случаю.

Прачка Палашка, толстая и рябая девка, и кривая коровница Акулька как-то согласились в одно время кинуться матушке в ноги, с плачем жалуясь на мосье, не желающего обольщаться их неопытностью, но каждодневно рассказывающего им про вольности, данные Господом всем живым существам, и равенстве перед Господом холопа и помещика. Матушка шутить этим не любила и пожаловалась батюшке. У него расправа была коротка. Заподозрив неладное в пристрастиях француза, он тотчас потребовал каналью к себе. Доложили, что мосье давал мне свой урок. Батюшка пошел в мою комнату. В это время Руссо был занят делом. Надобно знать, что для меня выписана была из Москвы географическая карта. Она висела на стене и употреблялась нами для упражнений в стратегии. Батюшка вошел в то самое время, когда я мановением руки вел на решительный приступ республиканские войска, сметавшие остатки российской императорской гвардии аж до Мыса Доброй Надежды.