– А если разведчики?

Стрекозов склонил голову набок, искоса покалывая темно-зелеными глазами пришельцев. Ладонью взъерошил коротенький упругий ежик на голове и задумался.

Лейтенант, выкованный на примерах бескомпромиссной, незатухающей классовой борьбы, никак не мог сейчас взять в толк, отчего эти старики до сих пор живы. Ему было совершенно непонятно, как могут спокойно ходить по деревне люди, дети которых, в сущности, выступают против остальных односельчан. В этой их спокойной жизни видел взводный главный подвох для себя и своих подчиненных. Если бы высохшие, с шершавыми лицами старики сказали Стрекозову, что их бьют и преследуют, что их дома сожгли, им нечего есть, он, может, и поверил бы. А так?

Нет, было во всем этом что-то противоестественное, настораживающее и отпугивающее.

Сержант, правая рука Стрекозова, прекрасно понял сомнения, которые сейчас назойливо грызут командира.

Мухамадиев сузил чернющие глаза, щелкнул языком в знак упрямого несогласия с мыслями лейтенанта и покачал головой.

– Это не разведка. Обыкновенные люди. Думают, мы поверим, поэтому и пришли. У них наверняка фотографии сыновей есть, - предположил сержант и, не дожидаясь ответа командира, что-то сказал собеседникам.

Старики развернули тоненькие книжечки. Там, среди прочих бумажек, в самом деле оказались фотографии.

Стрекозов держал в руках два небольших жестких кусочка картона. На них - черноусые, черноглазые, чернобровые, черноволосые мужчины в военной форме с гордо поднятыми головами.

Фото были небольшими, на документы. Но даже в этих неполных изображениях ощущались сила и уверенность в себе.

Старики, непрестанно переводя глаза с фотографий на Стрекозова, заговорили, перебивая друг друга.

Таджик качал головой, цокал языком и всплескивал руками.

– Это вот - капитан, - упирал он палец в одну из фотографий.
– Служит в Кандагаре. Командир роты. Недавно ранили. В ногу. Домой не приезжал нельзя. Весь отпуск у родных в Кабуле был. Отец ездил к нему. Один раз.

Старик, нос которого походил на сморщенный вялый огурец, уловив слова "Кандагар" и "Кабул", радостно вспыхнул, морщинки заходили, наползая одна на другую, вздохнул глубоко и собрался вновь длинно говорить, но Мухамадиев остановил его движением руки и взглянул на соседа. Тот, перебирая оранжевые четки и неспешно пропуская крупные зерна меж узловатыми натруженными пальцами, поглядывал на фотографию, точно желал лишний раз убедиться, что мужчина с крупными звездами на плечах - его сын, безостановочно и вроде бы совершенно равнодушно бормотал под нос, словно молитву творил.

– Сын в Кабуле служит. Командир батальона. В Советском Союзе учился. Сейчас в спецбригаде. Тоже давно дома не был. Что делать - война, - развел руками и тяжело вздохнул, подобно старику, Мухамадиев.

Наступила пауза. Афганцы достали кругленькие металлические коробочки, раскрыли и протянули Стрекозову. Лейтенант отрицательно покачал головой. Когда насвай поплыл в его сторону, Мухамадиев, покосившись на взводного, положил правую руку на сердце и тоже отказался. Старики бросили по щепотки зеленого порошка в рот, задвигали впалыми щеками, укладывая набухшую массу под язык.

– Сейчас на чай приглашать начнут, - предположил сержант.

И угадал. Старики наперегонки закудахтали, посасывая вязкую терпкую жижицу.

– Чое нон бухури?! Чое нон бухури?!

Стрекозов и сам понял, что это означает. Однако не удержался, ухмыльнулся и хлопнул сержанта по спине.

– Все ты, Муха, знаешь!

– А как же?
– расцвел таджик и задвигал плечами, разминая затекшую спину.
– Что здесь, что дома - одинаково. Законы есть законы.

От прежней настороженности и холодного выжидания оставалась жалкая тающая льдинка, которая вот-вот должна была исчезнуть вовсе.

– Чайку бы хорошо, - мечтательно протянул пулеметчик Клеткин, крепкий, ширококостный детина, который таскал во взводе пулемет.

– И пожрать не мешало!
– поддержал закадычного дружка маленький Гена Сироткин по кличке "Метр с каской".

– Было бы неплохо.

– Пора точить!

– В самый раз.

– Точно. Похавать - это четко.

Заволновались хором солдаты. Несмотря на приказание взводного, они потихоньку стянулись к лейтенанту, прислушиваясь к беседе. Любопытство брало верх над осторожностью и опасением быть наказанными.

– Чего тебе жрать, Сироткин?
– удивился Стрекозов.
– Мечешь за десятерых, а такой же шкет. Только продукты зря переводишь.

– У меня все в ум идет, - глубокомысленно заметил Гена.

– Ну, если в ум, тогда другое дело, - согласился взводный.

– Который между ног, - добавил Клеткин.

Засмеялись, и громче всех - Сироткин.

– Товарищ лейтенант!
– со стены свесился Абрамцев. Каска наползла ему на глаза, и он мотал головой, как лошадь в жаркий день, отгоняющая настырных мух.
– Стреляют! В демеевском кишлаке бой!