БЕНКЕНДОРФ. У нас уже накопилось толстенное досье, Пушкин. Безрассудства вам не занимать. Драчливость. Похоть. Загулы. А что еще более подозрительно, вы пишете… не как добропорядочный человек, а словно одержимый демоном. Пишете всю ночь, иногда до зари, а потом чем полдня.

ПУШКИН. Откуда вы знаете, как я пишу?

БЕНКЕНДОРФ. Знать такое – моя работа.

ПУШКИН. А моя – писать.

БЕНКЕНДОРФ. Некоторые люди к этому склонны, да. Но по моему разумению, писать так много – это крайне необычно для молодого человека со столь безнравственными привычками.

ПУШКИН. Это преступление – быть необычным?

БЕНКЕНДОРФ. Я не знаю, обязательно ли это преступление. Но практически всегда – ошибка. Понаблюдайте за поведением детей или волчьей стаи. Один из способов изучить природу человека – наблюдение за гиенами. Любую особь, которая ведет себе отлично от остальных, покусают и съедят. Так к чему вы стремитесь? Почему так много пишете?

ПУШКИН. Почему кто-то что-то делает? Потому что мне нравится.

БЕНКЕНДОРФ. Вам нравится?

ПУШКИН. Да.

БЕНКЕНДОРФ. Писательство доставляет вам наслаждение?

ПУШКИН. Неужели это так трудно – осознать, что человек может получать наслаждение от писательства?

БЕНКЕНДОРФ. И какое вы получаете наслаждение от писательства?

ПУШКИН. Не знаю. Почему вы получаете наслаждение, копаясь в делах других людей? Какое вы получаете наслаждение, позволяя своему коту срать на мои рукописи?

БЕНКЕНДОРФ. Вы думаете, шпионить за людьми для меня – наслаждение? Что ж, если на то пошло, это довольно забавно. Значит, мы с вами похожи. Мы оба пытаемся отыскать истину.

ПУШКИН. Не думаю я, что мы в чем-то похожи.

БЕНКЕНДОРФ. Пожалуйста. Ложная скромность не красит. Но мне нужно сделать парочку арестов, проследить за казнью, так что продолжить нам придется в другое время. (Поворачивается, чтобы уйти).

ПУШКИН. Подождите. Моя рукопись.

БЕНКЕНДОРФ. Царю не терпится ее прочитать.

ПУШКИН. Но мне нужна моя рукопись.

БЕНКЕНДОРФ. Не волнуйтесь. Мы вернем ее вам через несколько лет. И я уверен, что такой человек, как вы, найдет, чем себя занять.

(БЕНКЕНДОРФ смотрит на группу у задника, уходит. ПУШКИН смотрит на ту же группу, вслед БЕНКЕНДОРФУ, вновь на группу, когда…)

(Музыка становится чуть громче, как и разговор, и смех Кати, НАТАЛЬИ и АЛЕКСАНДРЫ, болтающих с бароном ГЕККЕРНОМ и ДАНТЕСОМ, рассказывающим какую-то историю. Из нее мы слышим только ударную фразу).

ДАНТЕС. На что я ей сказал, графиня, они впечатляют, но вы не боитесь, что они посинеют на таком холоде?

(Взрыв смеха Кати и НАТАЛЬИ, но не АЛЕКСАНДРЫ. Она смотрит на ПУШКИНА, отделяется от группы, идет к нему).

АЛЕКСАНДРА. Я заметила, что вы не сводите глаз с моей сестры.

(У дивана НАТАЛЬЯ оживленно болтает с ДАНТЕСОМ, тогда как КАТЯ и ГЕККЕРН только смотрят на них, оставленные не у дел).

ПУШКИН. Никто не может оторвать глаз от вашей сестры. Она – самая красивая женщина Петербурга.

АЛЕКСАНДРА. Где-то я это уже слышала.

ПУШКИН. Но это, разумеется, нисколько не принижает вашей красоты и…

АЛЕКСАНДРА. Пожалуйста. Не сотрясайте понапрасну воздух. Сестры прекрасно осведомлены о своей иерархии в глазах мужчин. Катя самая некрасивая, но у нее золотое сердце. Посмотрите, как они все ее игнорируют. Я – умная, но привлекательная лишь до появления Натальи. Когда она входит в зал, на остальных падает тень.

ГЕККЕРН (берет упирающегося ДАНТЕСА за руку и отводит влево). Пошли, солдат. Тебе пора спать. Не то опять окажешься на гауптвахте. Ты и так проводишь там половину времени, а вторую половину – на посту, озорник.

АЛЕКСАНДРА (НАТАЛИ машет рукой на прощание, а КАТЯ с грустью смотрит вслед). Смотрите. Этому старому монстру наконец-то удалось оттащить от нее своего мальчишку. Почему бы вам не подойти и не поговорить с ней? Насколько мне известно, вы не из застенчивых.

ПУШКИН. Обычно – нет. Но красоту вашей сестры я нахожу устрашающей.

АЛЕКСАНДРА. Да перестаньте. Заверяю вас, нужду она справляет, как все. (Хватает ПУШКИНА за руку). Пойдемте, Пушкин. Не могу смотреть, как вы страдаете. Но предупреждаю вас, она пуста, как сума у слепого. (ТАЩИТ ПУШКИНА к НАТАЛЬЕ). Наталья, поговори с бедным Пушкиным. Он так в тебя влюблен, что лишился дара речи.