Мы сели в грязную, темную кабинку. Он громко заговорил о прелестях жизни в Париже, о необходимости избавиться от фашистской вони. Заткнуть ему рот я мог, выбрав любой из двух вариантов: то ли каким-то чудом заставить его протрезветь, то ли напоить до потери сознания. Я попросил официантку принести бутылку бренди и начал вливать в него рюмку за рюмкой. Наконец, голова Эстебана упала на грудь, глаза закатились, он обмяк и отключился.

Я встал, с бутылкой направился к стойке бара. Ко мне подошел крупный мужчина, усатый, с грустным взглядом.

— Ваш приятель наговорил много лишнего. В присутствии незнакомцев такие мысли держат при себе.

— Мой приятель болен, — ответил я.

— А-а-а.

— У него не все в порядке с головой, и он должен лечиться. Его надо положить в больницу.

— В Сорте больницы нет.

— Тогда мы не можем оставаться в Сорте, потому что его необходимо отвезти в больницу.

— Больница есть в Барселоне. Отличная, современная больница, где вашему приятелю обязательно помогут.

— Мы не можем ехать в барселонскую больницу. Есть только одна больница, где моего приятеля смогут вылечить.

— В Мадриде?

— В Париже.

— В Париже, — повторил он.

Я налил ему и себе бренди. Он поблагодарил меня, сказал, что сразу почувствовал во мне джентльмена. Я ответил, что мне приятно выпить в обществе достойных людей.

— Париж далеко, — осторожно заметил он.

— Далеко, — согласился я.

— И нужны документы, чтобы пересечь границу.

— У моего приятеля документов нет.

— Его могут ждать неприятности.

— Это так, — вздохнул я. — Его могут ждать большие неприятности.

— Его не пропустят во Францию.

— Достойные люди, достойные люди доброй воли понимают друг друга, понимают, сколь сложна жизнь. И потом, не зря же говорят, что нет ничего невозможного.

— В ваших словах есть сермяжная правда.

— Так говорят люди более мудрые, чем я.

— Мудр тот человек, который слушает и запоминает слова других мудрых людей.

— Ваш отзыв обо мне — для меня большая честь, сеньор.

— Для меня большая честь — выпить с вами, сеньор.

Мы выпили еще по рюмке бренди. Он знаком предложил следовать за ним. Мы сели за столик рядом с кабинкой, где спал Эстебан.

— Зовите меня Мануэль, — представился мужчина. — А как мне называть вас?

— Энрике.

— Приятно познакомиться с вами, Энрике.

— И я рад, что наши пути пересеклись.

— Возможно, среди моих знакомых найдутся люди, которые смогут помочь вашему несчастному приятелю. Прожив всю жизнь в одном городе, много кого знаешь.

— Я буду глубоко вам признателен за помощь.

— Вы подождете здесь?

— Подожду.

Он остановился у стойки, что-то сказал бармену. Затем исчез в ночи. Я заказал чашку кофе, плеснул в него бренди. Когда Эстебан открыл глаза, я дал ему рюмку бренди. Он вновь заснул.

Мануэль вернулся, когда я еще пил кофе. Его сопровождали двое мужчин. Они остановились у стойки, заговорили на непонятном мне языке. Как мне показалось, на баскском. Этот язык невозможно выучить и понять, не родившись среди басков. Грамматика его чуть ли не сложнее, чем у языка индейцев хопи. Мне стало не по себе. Обычно я понимал речь других.

Мануэль оставил своих спутников у стойки, подошел к нашему столику.

— Я посоветовался с друзьями. Они думают, что вам можно помочь.

— Да вознаградит Господь их доброту.

— Идти надо этой ночью.

— Мы готовы.

Он с сомнением посмотрел на Эстебана.

— И он тоже готов?

— Да.

— Тогда пошли.

С трудом мне удалось поставить Эстебана на ноги. Его качало из стороны в сторону, он честил фашизм и состояние парикмахерского бизнеса в Мадриде. Мануэль повернулся к своим друзьям, что дожидались у стойки, покрутил пальцем у виска, указал на Эстебана и выразительно пожал плечами. Он подхватил Эстебана под руку с одной стороны, я — с другой, и мы вывели его из кафе.

Мужчины последовали за нами. Пройдя полмили, мы завернули в маленькую, на одну комнату, хижину. Приятель Мануэля, тот, что пониже, с длинными бакенбардами и в холщовых брюках, зажег свечи. Второй открутил крышку с фляжки сладкого вина и пустил ее по кругу. Эстебану я пить не дал. Решил, что ему пора трезветь.

Мануэль представил нас друг другу. Низкорослого с бакенбардами звали Пабло, второго, толстого, потного, лысеющего — Висенте. Я остался Энрике, а Эстебан — Эстебаном.

— Как я понимаю, вы хотите попасть во Францию? — обратился ко мне Висенте.