Что можно понять, обдумывая изложенную концепцию (а это, стоит признать, настоящая антропологическая концепция)? Во-первых, что преображение совершается самой личностью. Хотя авторы указывают на культурные практики и ориентиры, обусловливающие преображение (их оппоненты «не касаются тех культурных практик, благодаря которым человек становится самим собой, тем, кем он хочет быть и кем ему указывает быть культурная рамка, система культурных образцов»), непонятно, что собой это «обусловливание» представляет. Более того, основные характеристики человека в проекте заданы независимо от культурных контекстов и практик. Человек выступает или просто как социальный индивид или как личность, способная к самоопределению, рефлексии, деятельности, даже преображению. Опять же, много ли, спрашивается, мы может найти таких личностей?

Во-вторых, куда идет личность, претерпевающая и конституирующая свое преображение? Ответ такой: личность должна выбрать переход к жизни (преображение), а не к смерти человека (кенозис). «Нужно представить человеку антропологическую альтернативу преображения в виде разнообразных энергийных антропопрактик в образовании, искусстве, науке, технике. Гарантий нет. Но шанс есть… человек как энергийное существо, способное осуществлять практики преображения и преодолевать самоубийственный сценарий, который всегда будет испытывать человека, но тот умеет находить против него противоядие» [71] . Даже если добавить сюда ситуацию и проблему, обсуждаемые в начале доклада по поводу человека, все равно неясно, что конкретно должен делать человек для своего преображения и куда он идет.

Теперь такая проблема. Вопрос в форсайте ставится о человеке вообще, его кризисе, гибели и преображении, но на преображение способна только личность. Кому-то может показаться, что это одно то же: личность – одна из характеристик человека. Однако это не так. Например, О. И. Генисаретский говорит не о человеке вообще, а именно о личности. Личность же, как точно отмечает В. С. Библер, – это не простой человек, а индивид, способный к самодетерминации и преодолению социальной и культурной обусловленности. Как я показываю в своих работах, личность складывается только в античной культуре, когда отдельные индивиды (Сократ, Платон и т. д.) переходят к самостоятельному поведению, противопоставляют себя обществу (то есть преодолевают культурную обусловленность), пытаются выстраивать свою жизнь. Личность – не просто человек, а новый антропологический тип и новый тип социальности. Становление личности – длительный процесс, растянувшийся от античной культуры вплоть до Нового времени [72] . Стоит обратить внимание, что только у Канта мы встречаем определение личности и обсуждение ее характеристик. Так вот, во-первых, не каждый человек личность, во-вторых, часто человек ведет себя не как личность, хотя в других ситуациях он проявляет себя как личность, в-третьих, только личность способна на преображение или, как писал С. Кьеркегор, на «второе рождение».

Итак, стоит различать «человека вообще» как концепт социальной инженерии, в рамках которого предполагается, что люди – природные образования (в смысле второй природы) и поэтому обладают общими закономерностями развития и строения, и личность, которая принципиально не природное образование. Как способная к самодетерминации и выстраиванию собственной жизни, личность, становясь в разных социальных условиях, допускаемых современной цивилизацией, складывается в разные типы и целостности. В этом плане каждая личность – это самостоятельный мир, и эти миры не могут быть редуцированы до «человека вообще», а следовательно, не подпадают под компетенцию социальной инженерии [73] .

Но ситуация еще сложнее. Как показывает Х.Арендт, личность, политика и свобода – три стороны одного целого. Не социальная инженерия, а политика является тем социальным действием, в контексте которого инициируется новое и, вероятно, возможно преображение. Личность в Античности, показывает Арендт, это индивид, который, с одной стороны, избавлен от жизненной необходимости, поскольку он домохозяин и владеет рабами, с другой стороны, вне дома в публичном пространстве участвует как равный с равными в принятии социальных решений, затрагивающих судьбы полиса. Под «политикой» Арендт понимает совсем не то, что имеет в виду современный человек, слушающий по радио и телевидению выступление политических деятелей. Для Арендт политика предполагает личностное свободное поведение и действие (поступок), причем такие, которые, во-первых, ориентированы на социальные изменения, во-вторых, так сказать, интерсубъективны, то есть могут достигнуть своей цели только при поддержке других личностей (общества) [74] . «Греческое слово , – пишет Арендт, – охватывающее значение “начинать”, “вести за собой”, “править” (т. е. все, что отличает свободного человека), свидетельствует о таком опыте, в котором состояние свободы и способность начинать нечто новое совпадали. Как мы сказали бы сегодня, свобода переживалась в опыте спонтанности. Это разностороннее значение слова указывает на следующее: только те могли начать нечто новое, кто уже являлись правителями (а именно главами домохозяйств, правящими рабами и семьей) и тем самым освободились от оков жизненной необходимости, чтобы заняться свершениями в далеких землях или гражданскими делами в полисе; в обоих случаях они уже не правили, а были правителями среди правителей, вращались в кругу себе равных и, в качестве лидеров, заручались их помощью, чтобы начать нечто новое, новое предприятие. Ведь только с помощью других мог , правитель, начинатель и лидер, действовать по-настоящему, , довести до конца то, что он начал» [75] .

К достаточно близким представлениям я вышел в своих культурологических исследованиях общества. Понять, что такое общество, можно, рассматривая социальный статус и бытие человека в культуре. В одном отношении в рамках социальных институтов человек выступает как социальный актор, выполняя определенные роли. Но в рамках общества человек является в другой ипостаси: он становится условием развития культуры, презентирующим всю социальность. Когда в «Политике» Аристотель пишет, что человек по своей природе есть существо общественное и политическое, он, по сути, говорит о том же. Чтобы пояснить это второе понимание человека, рассмотрим одну иллюстрацию.

…Образованию в XV веке империи ацтеков предшествовала следующая история. В начале XV века мехики жили в небольшом царстве. После избрания королем Итцкоатла, около 1424 года, мехики оказались перед трагическим выбором: или признать власть Максила, тирана соседнего государства, или начать против него войну. Перед угрозой уничтожения король и мехиканские господа решили полностью подчиниться тирану, говоря, что лучше отдаться всем в руки Максила, чтобы он сделал с ними все, что пожелает, а, быть может, Максил их простит и сохранит им жизнь. Именно тогда слово взял принц Тлакаэлель и сказал: «Что же это такое, мехиканцы? Что вы делаете? Вы потеряли рассудок! Неужели мы так трусливы, что должны отдаться жителям Ацкапутцалко? Король, обратитесь к народу, найдите способ для нашей защиты и чести, не отдадим себя так позорно нашим врагам». Воодушевив короля и народ, принц Тлакаэлель получил в свою власть управление армией, укрепил и организовал ее, повел на врага и разбил тирана [76] .

Продумаем этот случай. Король и мехиканские господа представляют собой общество: на собрании вопрос о судьбе страны они решали вне рамок государственных институтов, это было именно общественное собрание, где важно было убедить себя и других (народ), склонить к определенному решению и поступку. При этом в ситуации, угрожающей гибелью всех, каждый активный участник собрания становился как бы равным другому (например, принц – королю). Но дальше формируется «консолидированный субъект» – король и принц Тлакаэлель, возглавившие мехиканских господ и армию и организовавшие поход против тирана. При этом важно, что социальное действие осуществляется уже в рамках и с помощью социальных институтов – армии и жрецов. Если забежать вперед во времени, вплоть до нашей культуры, то можно понять, что собой представляет общество.