В «Будущем одной иллюзии» Фрейд писал: мать становится для ребенка «первой защитой от всех неясных опасностей, подстерегающих его во внешнем мире, – можно сказать, первой защитой от тревоги». Но затем что-то меняется: «Эту функцию (защиты) мать вскоре передает сильному отцу, который играет эту роль до окончания детства. Но отношение ребенка к отцу окрашено определенной амбивалентностью. Сам отец несет в себе угрозу ребенку, быть может, из-за более ранних отношений ребенка с матерью, и потому ребенок боится отца в той же мере, в какой жаждет его и восхищается им». Далее Фрейд утверждает: «Признаки подобной амбивалентности в отношении к отцу несет в себе любая религия. Когда взрослый понимает, что ему предназначено всегда оставаться ребенком и он не сможет существовать без защиты со стороны загадочных высших сил, он придает этим силам характеристики отца». Поэтому Бога часто изображают как того, кого нужно и бояться, и любить.

Человек, писал Фрейд, сам творит себе Бога, «которого страшится, пытается задобрить и к которому, тем не менее, обращается за защитой». Фрейд резюмирует это так: «Защита от беспомощности детства окрашивает в характерные тона реакцию взрослого на беспомощность, которую ему нужно признать, – и именно такая реакция формирует религию» [84] .

Итак, по мнению Фрейда, мы носим в себе сильные глубинные желания, на основе которых формируются наше представление о Боге и вера в Него. Не Бог сотворил нас по своему образу, это мы творим Бога по образу наших родителей, – или, если говорить точнее, в соответствии с детским образом нашего отца. Бог существует только в нашей психике. И Зигмунд Фрейд советует нам перерасти это состояние и оставить «детские сказки религии».

Клайв Стейплз Льюис, возражая на аргумент Зигмунда Фрейда об утолении желаний, говорил, что библейское мировоззрение включает немалую долю отчаяния и страданий и совсем не похоже на то, чего кто-то стал бы желать. Чтобы принять это мировоззрение, человек должен сначала понять, что находится в крайне неприятном положении, что нарушил нравственный закон и нуждается в прощении и примирении. Такое миропонимание обретает смысл лишь тогда, писал он, «когда ты понимаешь, что есть подлинный Нравственный Закон и что за ним стоит некая Сила, а ты его нарушил и оказался в неверном положении относительно этой Силы» [85] . Только поняв, что мы «почти в отчаянном положении», мы начинаем понимать Писание. Хотя библейская вера несет «несказанные утешения», писал Льюис, «она начинается не с утешения, а с тревоги». И «бесполезно стремиться к этому комфорту, если пытаешься достичь его, сперва не обеспокоившись».

Если человек не испугался, осознав, как далеко отклоняется от идей Творца и сколь многое ему необходимо изменить, он никогда не ощутит утешения веры. «С верой, – писал Льюис, – как на войне и кое-где еще, вам не обрести утешения, если его не искать. Если вы стремитесь к истине, то в конце, может быть, сумеете обрести и утешение; если же вы ищете утешения, вам не найти ни его, ни истины, – то будет лишь самообман и попытка выдать желаемое за действительное, и в итоге они обернутся отчаянием» [86] .

Любая попытка жить в соответствии с этим мировоззрением, добавляет Льюис, подразумевает боль. В книге «Страдание» он замечает: «Отречение от нашей воли, которую мы столь долго считали своей собственностью, само по себе дико болезненно. Отказ от воспаленного и распухшего своеволия, многие годы державшего нас в рабстве, – это своего рода смерть» [87] .

Еще Льюис остроумно замечает: все доводы Фрейда опирались на клинические наблюдения, говорившие, что отношение любого ребенка к отцу всегда окрашено «особой амбивалентностью» – сильными позитивными и негативными чувствами. Но если эти наблюдения справедливы, можно понимать такую амбивалентность и совершенно иначе. Не говорят ли негативные чувства к отцу о том, что желание избавиться от существования Бога в нас столь же сильно, как и желание, чтобы Он существовал?

Льюис находил этому подтверждение в своей жизни. В автобиографии он вспоминает, что, когда был атеистом, изо всех сил желал, чтобы Бога не было. Он хотел, чтобы никто не вмешивался в его жизнь. «Ни одно слово в моем словаре не вызывало у меня такой сильной ненависти, как слово вмешательство», – писал он в книге «Настигнут радостью». И он ясно понимал, что в центре Ветхого и Нового Заветов «стоит то трансцендентное существо, которое, как я тогда думал, вмешивается в жизнь» [88] . Атеизм привлекал Льюиса потому, что удовлетворял это глубинное желание жить самостоятельно. Клинические наблюдения Фрейда, по мнению Льюиса, говорят нам кое-что о наших мыслях и чувствах, но эти чувства могут включать в себя и желание избавиться от бытия Бога. Фрейд не сделал выводов в этом направлении.

В своей аргументации Льюис делает и еще один шаг. Если какой-то предмет желанен, это вовсе не значит, что он не существует – само желание может быть доводом в пользу его бытия. На протяжении своей жизни Льюис время от времени находил в себе глубинное стремление к тому, что он называл словом «радость», за которой, как он понял, стояло желание вступить в отношения со своим Творцом. Обычно, отмечает Льюис, наши желания направлены на то, что существует. «Живые существа не носят в себе таких желаний, которые невозможно удовлетворить, – продолжает он. – Младенец чувствует голод: и да, существует такая вещь, как пища. Утенок хочет плавать: и в самом деле, существует вода. Человек испытывает сексуальное желание: да, его можно удовлетворить» [89] . Все мы, говорит Льюис, носим в себе глубинное стремление, мы желаем вступить в отношения с нашим Творцом и существовать не только в этой жизни, хотя мы часто принимаем это желание за что-то иное. Новейшие исследования в нейробиологии могут сюда кое-что добавить. Некоторые факты говорят о том, что в мозг человека «вшита» (генетически запрограммирована) вера [90] . Если это справедливо, то ответ на вопрос, указывает ли этот факт на существование Разума вне вселенной, зависит только от мировоззрения конкретного человека. То, говорит Льюис, чему нас учат факты, «зависит от той философии, с помощью которой» мы смотрим на них [91] .

«Если, – пишет Льюис, – я нахожу в себе такое желание, которое не сможет удовлетворить ни одно переживание в этом мире, самое простое объяснение звучит так: я был создан для иного мира». «Если ни одно из земных удовольствий, – продолжает он, – не в силах его удовлетворить, это не доказывает, что вселенная нас обманывает. Возможно, земные удовольствия и не призваны его удовлетворять, но только пробуждать, указывать на подлинную реальность. А если это так, мне надо, с одной стороны, никогда не презирать эти земные благословения и всегда быть за них благодарным, а с другой стороны, никогда не считать их той реальностью, относительно которой они лишь подобия, или отзвуки, или миражи».