Этого мгновения хватило, чтобы взять себя в руки. Я неторопливо осенила себя знаком святого круга и вроде бы негромко, но так, чтобы слышно было по всему храму, сказала, обращаясь к беснующемуся от злобы человеческому огрызку:

— Кого Бог наказать хочет, того разума лишает. А тебя, гляжу, Господь за грехи покарал немало. Уж не мне судить да жаловаться. Прощаю я тебя и за слова твои злобные, и за дела нехорошие. Иди с миром, мил человек.

И, обращаясь уже к окружающим, все тем же «учительским» голосом, негромким, но слышным:

— Жалко болезного. Как его в храме Божьем корежит, не раскаялся, видать.

— Ах ты тва-а-а-арь! — староста окончательно потерял человеческий облик и сорвался на визг. Смотреть даже со стороны было неприятно, и выглядело действительно так, словно в него бес вселился и корчится. — Тва-а-арь!

Я демонстративно вздохнула, обернулась и по наитию протянула руку к чаше со святой водой, что стояла здесь справа у алтаря. Те, кто подходил за благословением, опускали туда руку и касались воды кончиками пальцев.

Вот и я окунула туда руку, а потом легонечко брызнула святой водой на беснующегося старосту:

— С Божьей помощью, да простятся нам все грехи вольные и невольные, — начала я каноническую здешнюю молитву, и ее вдруг подхватили еще несколько голосов, а через пару минут вслух молились все, включая батюшку.

Дикий визг бесноватого утонул и захлебнулся в этом хоре голосов, то ли этот придурок до обморока доорался, то ли на самом деле свои грехи вспомнил и впечатлился, но дергающийся обрубок человека обмяк в руках своих охранников.

— Ты б, Киримон, дядьку своего унес от греха, — услышала я между слов молитвы громкий шепот. К двум бугаям-носильщикам старосты со спины подошел какой-то дюжий солидный мужик и наставительно проговорил: — Давно у него с головой-то неможется, ишь как на барыню взъелся. О чинах и приличиях позабыл. Не иначе бес его грызет. Уноси из храма, а не то сами поможем.

Бугаи помялись и как-то боком-боком поспешили на выход.

А я уже и не смотрела в ту сторону, вдохновенно повторяя нужные слова уже под руководством опомнившегося священника, и, когда спонтанная всеобщая молитва закончилась троекратным окружием и поклоном, выдохнула и улыбнулась батюшке.

Он смотрел на меня без прежней настороженности, спокойно и с любопытством. Да и остальной народ в церкви ожил, ко мне стали проталкиваться прежние знакомые, здороваться, спрашивать о детях, о том, как перезимовала.

Я степенно и приветливо отвечала всем, мол, перезимовали хорошо, спасибо припасам, жаль только, дорогу так замело, что вот только-только к людям выбралась. Медведь? Какой медведь? Да господь с вами. Старосту порвал? Ох, горе… нет, не видела, и не знала даже. (Тут я мысленно попросила прощения за полуправду. Действительно не видела, как старосту рвали, только догадывалась, а что он покалеченный уполз — совсем ни сном ни духом.) Я же с осени в селе и не бывала. Дел-то на заимке сколько! Дети, хозяйство… легко ли женщине одной? Тут не до прогулок и медведей.

Заодно и передала служке вышитый аналойник и выдохнула внутренне от облегчения — мой дар приняли весьма благосклонно, а некоторые хозяйки поглазастее уже явно оценивали узоры, работу да разные приемы вышивки. К месту пришлось, удачно я придумала.

И только выйдя из храма на площадь, я почувствовала, как дрожат коленки, а в груди медленно отпускает сжатое как стальная пружина напряжение. Я повернулась в последний раз к образу святого круга и мысленно попросила:

«Спаси и сохрани… Ты един везде, во всех мирах, я знаю. Прости мне ложь невольную, это только ради его спасения. Ты же понимаешь все, знаешь все сам. Спасибо за то, что дал сил выстоять, не сломаться, не струсить. Надеюсь, и дальше не оставишь своей заботой…»

— Леди Аддерли! — вдруг окликнул меня вышедший следом священник. — Вы не могли бы немного задержаться? Хотел бы с вами побеседовать. Да и не только я, тут к вам еще один человек приехал.

Сердце тревожно бухнуло, но я бросила еще один взгляд на золотящийся купол и выдохнула. Если уж верю, значит, верю.

— Конечно, батюшка, буду рада.

— Тогда пройдемте в дом ко мне, матушка как раз вчера пироги поставила, с местной брусникой, объедение, — улыбнулся молодой священник. — Посидим, чаю попьем, побеседуем да познакомимся. Я о вас, признаться, слышал много. Но привык, простите, сам о людях мнение составлять, только после личного знакомства. Заодно и с гостем моим встретитесь, чтоб не впопыхах на улице разговаривать.

— Буду рада, — немного натянуто улыбнулась я, потому что не рассчитывала задерживаться в селе надолго. А ведь мне еще к Астасье надо заглянуть и дела обсудить… Дети и Веж там изволнуются, пока меня нет.

Дом священника был тут же неподалеку, справа от храма, за добротным дощатым забором. Только войдя в гостеприимно распахнутую калитку и рассмотрев телегу с еще явно не распакованными баулами и узлами, я поняла, что старого-то батюшки в храме на службе не видела, значит, он либо уехал, либо… ох, господи… да вроде не было с иродами у кареты тогда его?!