Вот ведь… По-хорошему бы ему не только его реальность барскую с ноги обломать, но еще и по заднице бы добавить.

— Ну и где обед? — пока я думала, засранец, как был, в грязной обуви, поперся через чисто выметенную мной комнату к столу и недовольно выпятил губу, не обнаружив там ничего съестного. Это оказалось последней каплей.

— Где ты его приготовишь, там и будет, — спокойно и твердо ответила я и прошла мимо — к лавке у другой стены. Сложила туда грязное белье и обернулась, как раз чтобы обнаружить посреди комнаты раздувшегося от возмущения жабеныша.

— Рот закрой, — я не дала ему времени взорваться. — Детей напугаешь. Они и так болеют. А отец больше не придет. Он умер.

— Да что ты несешь, дура! — предсказуемо не поверил. Или не понял.

Я молча достала из рукава аккуратно сложенный лист бумаги — предсмертную записку Эдриана Аддерли. Теперь вспомнила — ее принес урядник несколько часов назад, он и объявил, как величайшую милость, что безбожника, святой круг поправшего, исключительно из милости сразу и закопали, но за оградой кладбища. И отпевания не будет. И насчет нас уже отправлен запрос в комендатуру… Ох ты, вот беда откуда не ждали… Ладно, подумаю об этом позже. Сейчас — Лисандр.

— Ты уже достаточно взрослый, чтобы знать правду и понимать, что шутки кончились, — я говорила спокойно, но, видимо, настолько интонации были не похожи на прежние Бераникины, что его проняло.

Мальчишка секунд пять колебался, а потом все же протянул руку и взял письмо чуть дрожащими пальцами.

Я видела, как его глаза быстро скользили по строчкам, написанным отцовским почерком. Тем самым строчкам, где «я больше не могу… это ниже моего достоинства… ужасные обстоятельства… сатрапы… я ухожу непокоренным… не позволю быдлу…».

И ни слова о семье, о детях и о том, что папочка хотя бы вспомнил, что они у него есть. Что они остаются одни, без защиты и без средств к существованию. Ни слова.

Тонкие пальцы с неаристократично обгрызанными ногтями сжались добела, комкая чуть желтоватую бумагу.

— Это ты во всем виновата! — ну, вот и ожидаемая истерика. — Это ты! Это ты!

Голос подростка набирал высоту и в конце концов сорвался на отчаянный вибрирующий визг.

Хлоп! Хлесткая пощечина оборвала этот концерт. И еще раз: хлоп!

Не сильно, но резко, чтобы голова мотнулась, а в глазах, чуть ли не побелевших от крика, появилась мысль.

— Замолчи и слушай! — в моем голосе была спокойная изморозь безжалостности. — У тебя. Две младшие сестры. И брат.

Я схватила парня за плечо и, преодолевая легкое сопротивление, подтащила к двери в «детскую». Чуть приоткрыла ее, так, чтобы была видна кровать со спящими мелкими. — Они. Больны. У них. Никого больше нет. Ты остался единственный старший мужчина в семье! Прекрати истерику сию секунду! Или они тоже умрут.

Мальчишеское тело у меня под рукой обмякло, и парень просто стал заваливаться куда-то набок. Острая жалость снова накрыла с головой, я проворно подхватила Лисандра под мышки и потащила к лавке, не давая упасть. Он и не трепыхался — находился словно в полуобморочном состоянии. Черт, и по-другому ведь нельзя было.

Усадить мальчишку на скамью я не успела. В сенях затопали, что-то уронили, послышались невнятные ругательства. Тело у меня под руками окаменело, да меня и саму пробрало. Памятью Бераники — она навсегда запомнила день ареста и ссылки, а также моей собственной… Чужие грубые мужские голоса, неожиданно раздающиеся в сенях, — это навсегда вестник беды.

Дверь бесцеремонно распахнули, и в комнату стали входить незнакомые люди. Ну, то есть как незнакомые. Уже через секунду их лица перестали казаться мне пустыми плоскими овалами в окаймлении торчащих бород. Вот управляющий с лесопилки, вот надзорный инспектор, вот староста ближайшей деревни и другой наш сосед — хозяин постоялого двора, что в пяти верстах, на тракте.

А вот старший офицер, сопровождавший караван ссыльных от самой столицы до Хребта. Кажется, Бераника его так хорошо запомнила, потому что постоянно натыкалась в дороге на его холодный, почти ненавидящий взгляд. В основном он так смотрел на Эдриана и других «заговорщиков», но и жене ссыльного бунтаря тоже доставалось.

— Экхрм! — вся внезапная компания выстроилась у стены полукругом, и вперед выступил надзорный инспектор с какой-то бумагой в руках. Он обвел взглядом убогую обстановку, очень внимательно рассмотрел стоящий на столе самовар, зацепился за ворох трав у глиняной миски и, наконец, соизволил заметить меня и Лисандра.

— А, стал быть, вот и пацан. Можете забирать, господин управляющий. На прииске к тележке пристроите или еще куда… А остальные где? Девок в служанки господин, стал быть, Шихомир возьмет, в трактир. А младшего и не знали куда деть, да вот господин староста соблаговолили, пущай гусей пасет, авось на прокорм себе отработает. Ну а земельку вы, господин староста, в опеку возьмете, чай не пропадет пустостоем, и какую-никакую копейку сироткам с нее выжмете.