Хабанера открыл глаза. Разметавшись, в полном одиночестве лежал он на влажной клетчатой простыне, а из окон с укором глядел на него зрелый осенний день. На прикроватном столике визжал-заливался обессилевший мобильник.

Хабанера вспомнил сон и содрогнулся.

«Что мы внюхивали вчера, – спросил он себя, – и что пили, раз мне снятся такие сны? И что, скажите, будет дальше – четыре коня апокалипсиса, священная корова Исиды или мировой глист Ёрмунганд?»

Но тут же и вспомнил, что засада не в нюхании и не в питье – засада в базилевсе, перешедшем черту, вот в чем была засада и геморрой. Теперь с базилевсом придется что-то делать… то есть не что-то, известно, что, но думать об этом было неприятно, не сейчас, во всяком случае.

Он наконец протянул руку к мобильнику, взял его, тот был влажным от неумолчного трезвона. Номер не определился, зиял на дисплее бесконечными тире, как будто у всемирного радиста сломался аппарат и издавать он мог только длинные и бессмысленные крики. Хабанера приложил телефон к уху, осторожно сказал:

– Спикинг…

– Хорхе Борисович, это Кантришвили говорит, – сказала трубка знакомым тяжким баритоном.

– Здравствуй, Грузин. – Хабанера бросил быстрый взгляд на часы, было полвторого. – Ты что так рано звонишь, или распорядка моего не помнишь?

– Помню, Хорхе Борисович, все помню, – сокрушенно сказал Грузин, – но дело уж больно срочное.

– Срочное дело – это начало ядерной войны, – веско отвечал Хабанера. – Все остальные дела ждут.

– Хорошо, – покорно проговорил Грузин. – Я тогда позже перезвоню. Когда война начнется.

И хотел уже повесить трубку, но Хабанера тормознул его.

– Стой, – сказал, – говори свое дело. Все равно уже разбудил.

Грузин стал объяснять, и Хабанера сначала подумал, что тот спятил, сошел с ума. Из взволнованных его, но невнятных слов выходила полная ерунда: какие-то чудесные гомеопаты, подставленный ментами Грузин, ненасытные полковники следственного комитета и прочая таинственная, хоть и правдоподобная хренотень.

С помощью наводящих вопросов ситуацию удалось немного прояснить.

– Требуют бизнес отдать, понимаете? – толковал Кантришвили. – Весь, до копейки. А если, говорят, упрешься рогом, мы твоего гомо в асфальт закатаем.

– И в чем проблема? – сухо спросил Хабанера. – Пускай закатывают.

– Да он же мне вместо сына, он меня от гемикрании вылечил…

– Ну, тогда сдай бизнес, – пожал плечами Хабанера.

– Как это – сдать бизнес? Да ведь это жизнь моя. Мы же деловые люди, мы понимаем…

Да, Хабанера понимал. Сдать бизнес в России означало обессмыслить существование. Для чего тогда были бессонные ночи, изнурительные переговоры, взятки и откаты, аресты и отсидки, ложь и кровь, воровство и насилие, для чего пережитые болезни и смертный страх, и самое главное – для чего заработанные таким ужасным образом деньги, если все теперь сдать?

Понимая все это, Хабанера, однако, потихоньку терял терпение, которого после недавних неприятностей с базилевсом и без того оставалось с гулькин клюв.

– От меня-то ты чего хочешь? Чтоб я тебе задницу прикрыл?

– Типа того, – промямлил Грузин.

Хабанеру прорвало. Он начал орать – громко, не стесняясь. Забыв про оператора из службы охраны, который наверняка подслушивал разговор и мог от такого крика запросто оглохнуть. Да как этот гребаный Валерий Витальевич смеет лезть к нему со своими говенными заморочками?! Он что, не знает, сколько на нем дел?! Он не знает, что страна гнется под бременем неразрешимых проблем, а вместе с ней гнется и он, Хорхе Борисович?! У него нервы ни к черту, пальцем тронь – полопаются! Он тут судьбы мира решает, а ему каких-то гомеопатов подсовывают… Какого хрена, мать вашу! Да пусть он, Кантришвили, сдохнет вместе со всеми гомеопатами на земле – Хабанера пальцем ноги не пошевельнет, чтобы их спасти… и чтоб больше не появлялся он на горизонте, ныне и присно и во веки веков!

Кантришвили на том конце слушал, кряхтел, пыхтел сокрушенно, но возражать не пытался, несмотря на упрямый и крутой нрав. И это тоже было странно, до такой степени странно, что Хабанера неожиданно для себя успокоился. Вообще-то он и так был спокоен, искусством гневаться и орать без всякого душевного волнения он, как всякий начальник, овладел давным-давно. Но орать тем не менее перестал.

– Ты меня слушаешь вообще? – спросил он у трубки.

– Да слушаю я, слушаю, – проворчал Грузин. – Можно я к вам подъеду?

– Зачем это? – удивился Хабанера.

– Разговор есть, – туманно отвечал Грузин. – Надо встретиться.

Хабанера от такой наглости опешил, хотел было еще заорать, но вспомнил, что орал уже только что, и решил поберечь драгоценный ресурс.

– Не будет никакого разговора, – отрезал он. – Ты из своего Мухосранска когда еще доберешься, а у меня работы по уши…

– Да я уж тут, возле двери, – мирно отвечал Грузин.

И точно, в дверь позвонили. Хабанера накинул халат, прошлепал к двери босиком, благо прихожая недалеко была от спальни, всего метров пятьдесят по прямой. Глянул в домофон, увидел топчущегося на лестничной площадке Грузина – небритая рожа смотрела одновременно дерзко и покаянно. Хабанера покачал головой, удивляясь настырности старого бандита, открыл дверь, впустил внутрь.