Тем временем Нёген затащил на сани последний сундук принца Баро, и конюхи медленно повели четверку лошадей через изогнутый проезд в надвратной башне. Другие выкатили новые сани, и пошли за лошадьми. Когда Рагнеру вывели Магнгро, он отошел, чтобы прикрепить ларчик к седлу.

А Маргарита огляделась – она уже успела привыкнуть к мрачным сизым стенам, квадратным башням, четырем кленам перед «дворцом»… Даже темный тамбур не казался ей более страшным. Подняв голову, она с грустью посмотрела на третий этаж – на три больших окна светлицы и два маленьких окошка детских спален.

«Ничего, моя принцесса, – погладила Маргарита под плащом живот. – У тебя будет другая чудная комнатка. И там у тебя будет мама, целых два дяди, тетя Беати, сестренка Жоли и дедушка Жоль. Папа нам не нужен, поверь мне. Они пьют и изменяют. Без них намного лучше».

Пока запрягали устланные овчинными шкурами сани, Рагнер помог Маргарите в них сесть и даже заботливо укутал ее ноги в эти шкуры, ведь нагибаться она не могла. На ее колени он положил медвежье покрывало.

– Пока будем ехать до порта, успеешь замерзнуть… – пояснил Рагнер. – Ну куда же все запропастились?.. – ни к кому не обращаясь, тихо проговорил он.

«Уж не терпится от меня избавиться, – додумала Маргарита. – Интересно, Лилия Тиодо, когда сюда въедет? После его возвращения или еще до этого? Если увижу ее в порту, то точно до этого. Будет касаться, дрянь, всех моих одежд… даже белья. Надо было все жё взять ту новую хлопковую сорочку, какую я справила к Возрождению… А эта Лилия еще и посмеяться найдет над чем. Наверняка скажет, что я толстая. Ну почему именно она?! Ненавижу тебя, Рагнер Раннор!»

Появление в переднем дворе Соолмы и Айады прервало ее мысли. Пока Соолма садилась в сани, Рагнер укутал собаку в два одеяла так, что из одеяльного кокона торчала только ее свирепая черная морда.

Раоль Роннак покидал Ларгос вместе с Маргаритой, испытывая смешанные чувства. После того как Рагнер едва его не убил, «черноусый» радовался, что окажется подальше от герцога Раннора, но сожалел о хорошем жаловании и обильном питании; грустил о неминуемом уходе из его жизни Соолмы и туманящего разум шевеления ее шуршащей юбки.

А Огю Шотно донимал тут же, во дворе, Рагнера.

– Ваша Светлость, я выяснил то, от чего ваш черный сыр лечит! – с пылом говорил он. – У меня слабый желудок, и по утрам, особенно после того подлого отравления, меня мучают колики, а сегодня утром я едва разогнулся, но, конечно, пересилил боль – встал и пошел на обход. И совершенно случайно я скушал кусочек вашего сыра – колики в животе прошли уже через пару минут, а спустя час я стал чувствовать себя необычайно легко… после, так сказать, уборной.

– Ну, здорово, Огю, – без воодушевления отвечал хмурый Рагнер. – Рад, что ты посрал… Да моим сыром.

– Ваша Светлость, ваш сыр еще требует моего изучения, но я уверен, что он приводит работу желудка и живота в порядок. Позвольте мне, раз именно я это открыл, поехать в Брослос для переговоров с аптекарями.

– Не знаю, Огю, – сильнее нахмурился Рагнер. – Замку нужен глава… А ты лодэтского не знаешь. Как будешь вести переговоры?

– Глава гильдии обязательно знает меридианский. Мне лишь нужен человек, какой знает лодэтский, кто будет слушать то, о чем аптекари шепчутся. Да я сам уже неплохо понимаю ваш язык – не такой уж он и сложный, просто на нем сложно говорить. Все эти цоканья и ёканья… А так…

– Огю! Лодэтский – самый прекрасный язык в мире! Так как, замок?

– Я отлучусь ненадолго. За триаду ничего здесь не развалится. Как-то стояло всё почти два года без управителя и управлялось. А приеду, я вмиг всё налажу. Так даже полезнее. Так сразу будет видно – привыкли ли работники к новым устоям. Я у герцога Лиисемского постоянно так делал!

– Врешь мне… А, черт с тобой, Огю Шотно, ты мне угодил… Бери из подвала черный сыр и дуй с Эориком на «Медузе» в Брослос. А человек, какой будет слушать, у меня для тебя подходящий есть – Гёре… Черт, даже родового имени своего побратима не знаю… Словом, Эорик вас познакомит.

– Премного благодарю вас, Ваша Светлость, – расплылся в довольной улыбке Огю, а Рагнер брезгливо скривил губы, думая, что редко видел явление столь же отвратительное, как эта улыбка ярмарочного Злыдня.

Вскоре вышли Баро и их охранители; конюхи повели двойку лошадей, впряженных в сани, через проезд. Для Маргариты мир тронулся, и сизый передний двор пропал в изогнутом проезде. Она сильнее зарыла лицо в воротник, уговаривая себя не плакать и сохранить достоинство до конца.

***

Кони бодро бежали по хрустящей снежной дорожке, мимо проносился оголенный, раздетый донага и едва прикрытый белым мехом лес. Маргарита чувствовала себя одним из таких деревьев. Рагнер ободрал ее душу и раздел ее саму: возил с собой, знакомил с другими аристократами, даже королю Орензы успел представить ее как свою женщину, а сейчас, с такой славой, он же выставил ее, павшую и одинокую, голой перед всей Меридеей, но продал ей за два сербра дорогой белый плащ.

Вдали появилась Пустошь – белая плешь у леса с острыми валунами. Маргарита вспомнила о лесной бродяжке – и увидела ее вновь! Та, выглядывая из-за валуна, с любопытством таращилась на Маргариту. И совсем никто, кроме Маргариты, ее не замечал, словно эта лохматая незнакомка была ненастоящей. Лесная бродяжка куталась в синеватый мужской плащ – плащ Нинно, какой тот потерял в лесу.