– Живой, – серьезно подтвердил боец. – Я же вам ленты подтаскивал, когда парня того придавило. А вы меня к окнам послали.

Плужников помнил темные фигуры немцев в сплошной пыли, помнил грохот и страшные крики придавленного глыбой второго номера. Помнил раскаленный пулемет, который нестерпимо жег его руки. А больше ничего вспомнить не мог и спросил:

– Отбили костел?

– Спасибо, ребята помогли. Во фланг немцам ударили.

– А вода? Откуда вода?

– Так вы же пить просили. Ну, я и сходил. Страшно: светло как днем. Там-то меня и зацепило маленько, но семь фляг донес.

– Не надо больше пить, – сам себе приказал Плужников и завинтил фляжку. – Сколько нас?

– Прижнюк у подвала стоит, мы с вами да пограничник.

– Цел пограничник? – Плужников вдруг хрипло засмеялся. – Цел, значит? Цел?

– Кирпичом бровь рассекло, а так и не ранило: везучий. Тепленьких обшаривает. Ну, немцев, много их тут, во дворе.

Плужников пошатываясь прошел к выходу, где валялся его искалеченный пулемет. Во дворе стояла ночь, но было светло от пожаров и многочисленных ракет, мертвым светом заливавших притихшую крепость. Немцы изредка швыряли мины: они рвались звонко и коротко.

– Сержанта схоронили?

– Засыпало его. Один каблук торчит.

Из-под груды кирпичей торчал стоптанный солдатский башмак. Плужников вспомнил вдруг, что сержант ходил в сапогах, и, значит, под кирпичами лежал тот боец, которого придавило рухнувшим сводом, но промолчал. Сел на обломок, вспомнил, что почти двое суток ничего не ел, и сказал об этом. Сальников принес немецкие галеты, и они стали неторопливо жевать их, глядя на освещенный крепостной двор.

– А все-таки мы сегодня тоже не отдали, – сказал Плужников. – Значит, мы тоже можем не отдавать, да, Сальников?

– Конечно, можем, – подтвердил Сальников.

Вернулся пограничник, притащив набитую автоматными рожками гимнастерку. Сказал вдруг:

– Запомни мой адрес, лейтенант: Гомель, улица Карла Маркса, сто двенадцать, квартира девять. Денищик Владимир.

– А я смоленский, – сказал Сальников. – Из-под Духовщины.

– Уходить отсюда придется, – сказал пограничник после того, как они обменялись адресами. – Вчетвером не отобьемся.

– Не уйду, – сказал Плужников.

– Глупо, лейтенант.

– Не уйду, – повторил Плужников и вздохнул. – Пока приказа не получу, никуда не уйду.

Он хотел сказать о долге, которого не выполнил сегодня утром, о сержанте, не отдавшем пулемет, о Родине, где – конечно же! – принимают сейчас все меры, чтобы спасти их. Хотел, но ничего не сказал: все слова показались ему слишком маленькими и незначительными в эту вторую ночь войны.

– Врут немцы насчет Минска, правда? – спросил Сальников. – Не может быть, чтобы допустили их так далеко. Громят, наверно.

– Громят, – согласился пограничник. – Только грома что-то не слышно.

Они невольно прислушались, но, кроме редких минных разрывов да пулеметных очередей, ничего не было слышно: грозное дыхание фронта откатилось далеко на восток.

– Значит, одни, – тихо сказал пограничник. – А ты говоришь: не уйду. А тут пулемет нужен.

Плужников и сам понимал, что без пулемета им не отбить следующей атаки. Но пулемета у него не было, а о том, чтобы уйти отсюда, он не хотел думать. Он помнил колючие глаза черноволосого старшего лейтенанта с орденом на груди, тоскливый, запуганный плач ребенка, женщин в подвале и вернуться туда без приказа уже не мог. И отпустить тоже никого не мог и поэтому сказал:

– Всем спать. Я подежурю.

Сальников тут же свернулся в клубок, а пограничник отказался, пояснив, что отоспался в воронке. Ушел в глубину костела, долго пропадал (Плужников уже начал беспокоиться), вернулся с Прижнюком и еще тремя; у рыжего старшего сержанта с артиллерийскими петлицами была задета голова. Он все тряс ею и прислушивался.

– Будто вода в ушах.

– Пованивают соседи, – сказал пограничник.

Плужников сообразил, что он говорит о трупах, что до сих пор валялись в костеле. Приказал убрать. Бойцы ушли, остался один артиллерист. Потряхивая контуженой головой, сидел у стены на полу, тупо глядя в одну точку. Потом сказал:

– А у меня жена есть. Родить в августе должна.

– Она здесь? – спросил Плужников, сразу вспомнив женщин в подвалах.

– Не, у матери. На Волге. – Он помолчал. – Как думаешь, придут наши?

– Придут. Не могут не прийти. О нас не забудут, не беспокойся.

– Сила у него, – вздохнул артиллерист. – Сегодня в атаку перли – жуткое дело.

– У нас тоже сила.

Старший сержант промолчал. Повздыхал, потряс головой:

– Может, в подвалы сходить?

– Скажите, что пулемета нет. Может, дадут.