А времени, которым Владий мог распоряжаться по своему усмотрению, с каждым днем становилось меньше. Все обитатели становища обратили внимание на то, как быстро оправился он от последствий своей неведомой болезни. Да и вырос за полгода так, словно сами боги поспешили превратить паренька в сильного, крепкого и ловкого юношу. Подобные перемены в облике пленника некоторых раздражали, вызывая смешанные чувства зависти, удивления и страха. Чтобы самим себе в этом не признаваться, они при любом случае, безмолвно поддерживаемые атаманом Протасом, находили для пленника работенку потяжелее и погрязнее. Поэтому к основным его обязанностям постоянно добавлялись новые: дрова заготавливать, котлы до блеска драить, дряхлую одежду стирать и чинить, древки для дротиков обтесывать, ржавчину со старых доспехов счищать… Всего и не перечислишь.

Работы Владий не чурался, в тягость было другое — оплеухи и пинки, которые приходилось терпеть от разбойников, когда они бывали не в духе. Особенно усердствовал в том здоровенный рыжеволосый детина, за неуемную злобность и врожденную тупость прозванный собственными товарищами Кабаном. Владий старался избегать с ним встреч, да куда спрячешься? Кабан же, едва в его поле зрения попадал пленник, оскаливал кривые зубы и, щуря глаза, примеривался — под какое ребро ткнуть пацана кулачищем? Увернуться не всегда удавалось, и тогда на теле Владия появлялся очередной синяк… Но ни разу не заплакал он, не взмолил о пощаде. Будто зарок дал все стерпеть во имя какой-то главной цели. Видя мальчишескую стойкость. Кабан еще больше свирепел и поджидал очередного случая, чтобы сбить-таки спесь с гордеца. Всем, кто наблюдал за развитием этого неравного противостояния, ясно было — добром не кончится, забьет когда-нибудь туповатый мордоворот пленника! Но вступаться никто не хотел. Чего ради? Пусть о нем Горбач беспокоится, коли уж с первого дня его опекать взялся.

В тот день, когда разбойники, рассчитывавшие перехватить «золотую ладью», вернулись ни с чем, Владий и Ждан прохлаждались возле ручья, куда их обоих Горбач отправил за водой. Зная его снисходительность, они не торопились в обратный путь с тяжелой поклажей, вели разговор о последних событиях, на равных обсуждая удачный налет на замостьинских лучников. Ждан рисовал на песке и объяснял:

— Вот здесь, в камышах, пятеро наших прятались, они первыми бой завязали, обстреляли шнеки стрелами. А те решили, что легко справятся, поближе подплыли. Тогда наши подняли шум в камышах, будто вдоль берега уходят. Шнеки — за ними. А течение там хитрое: если середины реки не держаться, обязательно к самому берегу прибьет. Так и случилось. Не управились кормчие или гребцы сплоховали, шнеки на отмель вынесло. Тут их и поджидали! Говорят, славно заполыхало. Лучники как горох посыпались! А наших и след простыл, с кем драться? Пока разбирались, от шнеков одни головешки остались.

— Я не совсем понимаю, — сказал Владий, — почему сразу два шнека направились к берегу? Одному следовало бы остаться на середине реки для прикрытия. Тогда нападавшим пришлось бы туго…

— Ну, — почесал в голове Ждан, — может быть, они решили, что наших там мало и они смогут, высадившись на берег, кого-нибудь в плен захватить. Князь Климога неплохо платит за каждого пленного речного разбойника.

— В таком случае их командиры не очень-то умны. Жадность их ослепила. А почему они потом, когда стало ясно, что разбойники намеренно задерживают их, не поспешили к «золотой ладье» берегом? Ведь понимали уже, что в это время другая ватага на ладью нападает.

— Понимали, конечно, — согласился Ждан. — Но пришлось плоты вязать, поскольку по правому берегу не пройдешь — Заморочный лес помешает, а на левый перебраться — тоже плоты нужны. Так не проще ли сразу на плотах к Звонке плыть?

— Постой, Ждан! Получается, наше становище в Заморочном лесу находится?

— Вовсе нет. Смотри!

Ждан быстро нарисовал на песке извилистую линию и пояснил:

— Вот здесь, на этом мысу, находится становище.

Заморочный лес со всех сторон нас окружает, но мыс не затрагивает. Об этом, правда, только нам известно. Все остальные думают, что мыс тоже лесной нечисти принадлежит, поэтому сюда никто не суется.

— А с реки не видать, что здесь люди живут?

— Нет, наши челны хорошо укрыты, за этим атаман строго следит. Только зимой наследить можно, мужики стараются лишь в большой снегопад или я метель на лед выходить. А дым если кто разглядит, так решит, что Нечистая Сила балует. Бывало, конечно, что заносило сюда кого-нибудь… Так на сей случай сторожа поставлены: кто попал, тот пропал. Тебя тоже бы прикончили, если бы Горбач почему-то не пожалел.

На последнюю фразу Владий никак не откликнулся. Ждан вдруг почувствовал себя неловко. Нужно ли было лишний раз напоминать Владию, что тот живет здесь на положении пленника? Парню и так достается от Кабана и ему подобных. Хорошо еще, что на глазах у Горбача никто не задирает да иногда подальше от становища уйти можно. К реке запрещено, конечно, и близко ему подходить, а сюда, к ручью или к Заморочному лесу, со Жданом вместе — пожалуйста, если работы срочной нет.

— Послушай, Владий, — прерывая затянувшуюся паузу, сказал Ждан. — Если ты к нам из леса пришел, значит, через него и уйти можешь? Почему тогда не уходишь?

— Нет, не могу, — с грустью ответил Владий. — У меня медвежий опашень был, ворожеей Дироньей подаренный, он нечисть отпугивал. Корень жар-цвета был, он силы мне возвращал. Теперь ничего не осталось, только вот этот охотничий нож да перстень чародейский…

— Перстень? — Глаза Ждана загорелись. — Я никогда у тебя никакого перстня не видел! Ты его прячешь где-то?

Владий молча кивнул, но больше ничего не сказал. Ждану очень хотелось все о чародейском перстне узнать в подробностях, но он не стал допытываться. Давно усвоил: пока Владий сам не надумает рассказать, клещами слова из него не вытянешь.

Набрав полные бадейки родниковой воды, они направились в становище. И здесь с удивлением услышали о безуспешных поисках «золотой ладьи», о великом гневе Протаса, готового обвинять в неудаче всех и каждого, а в первую очередь — колченогого Вирема и пленного Владия. Масла в огонь подлило долгое отсутствие мальчишек, которых еще утром к ручью послали, а они и к полудню не возвратились, шлялись где-то, бездельничали.