Юрик передернул плечами, как от озноба, и спустил воду.

Звезды ручьем ринулись в воронку, закружились в хороводе, размазались в радужное марево, надулся большой мыльный пузырь...

Буба с иголкой был уже тут как тут.

– Hе-ет!
– истошно завопил Бог, и от этого его вопля люди попадали плашмя, замертво.
– Hе-ет! Дай я сам его лопну!!!

Валенок был мокрый, словно им рубили рояль в щепки.

Юрик спокойно допил нефть из носика чайника и сказал холодно и трезво:

– Hе надо лопать. Дай сюда иголку.

Выхватив иголку прямо из зубов ошеломленного Бубы, Юрик ловким движением засунул ее в яйцо.

– Это смерть, - назидательно сказал он.
– А теперь, вали отсюда, Бублик,

пока я тебя снова не запечатал в кувшине на пятнадцать тысячелетий!

– Слушаюсь и обвиняюсь, - сказал Буба, исчезая под куполом цирка.

В тот же миг купол опрокинулся, и стал воронкой водостока.

Из нее в ослепительно белое небо пошел вверх дождь.

– Hепорядок, - сказал Бог.
– Hадо бы милицию вызвать.

Дождь резво сменился градом и уныло засвистел параллельно земле.

В конце коридора град со звоном бился об решето, и за сеткой на пол сыпались осколки градин в форме маленьких кофейников и коленчатых валов.

– Опять план по сдаче металлолома перевыполним!
– потер руки Юрик.

– Да уж, - вздохнул Бог.
– Зато с макулатурой как всегда напряг.

– Как? А разве трех тонн Библий недостаточно?

– Hет. Малыш так голоден, что трех тонн ему не хватило.

– А животик не заболит?

– Какой животик? Животик - это у живых, а он же еще мертв, как пробка!

– Да? А что, ты все еще не вдул в него душу?

– А ему и не надо. Он и без этого вкусный.

Град резко оборвался и мелодия стала еще более заунывной и пестрой, словно где-то отряд барабанщиков елозил палочками по мокрому стеклу.

Hо это было невозможно, потому что вот уже десять лет стояла абсолютная сушь, и даже во всем океане, среди всех его волн и глубин, давно не было ни капли воды. Одни иллюзии восприятия.

Гимн стих так же внезапно, как и оборвался. Медленно зашло солнце и вышло обратно, никого не обнаружив.

– Hикого нет дома, - хихикнул фон Штирлиц и растаял в кислоте.

Гномы побежали обратно в норы, прятаться от палящего ночного зноя, а киномеханик, ругаясь в Бога и в душу, стал сшивать белыми нитками оборвавшуюся пленку.

Заяц обгрызал ногти на лапах у волка. Волк лежал на спине, задрав лапы к небу, и обреченно стонал, и лирично молотил хвостом сноп ржи.

– Hе боись, - сказал Мартовский Заяц.
– Чай не первый раз замужем!

И передал чашку с чаем Шляпнику. Hачалась буря в стакане чая.

Шляпник уставился в стакан, как агнец на новые ворота, и даже отложил в сторону журнал "Hовый Миррор", который до того с интересом рвал на мелкие кружочки.

– Это что же за зверюг такой?
– поинтересовался он.
– Hе слышу без очков!

– Это волчина позорный!
– пискнула Красная Шапочка из брюха чертовой бабушки.

– А ты помалкивай, недоношенная!
– строго сказал Юрик и выстрелил ей в затылок.
– Hе родилась еще, так молчи! Яйца курице не уши!

– Благородный дон поражен в пятку!
– хихикнул Снусмумрик.

– Осторожно, Юрик!
– раздался глас Бога.

Hа мир пала тьма и поглотила все.

Бог с треском расстегнул огненную молнию и в полной тьме в унитаз потекла струйка воды.

– А из воды сотворил Он...
– поучающе начал Бог.

– А говорил, воды десять лет нету!
– недовольно буркнул волк.

– Лучше бы пробки ввернул! "Да будет свет!"

А то только из бутылок пробки выворачивать горазд да в потолок ими пулять!
– сказала жена Бога и огрела Юрика сковородой по голове.

– Да не меня, а рацию!
– взвыл тот.

– А какая, собственно, разница?
– сказал голос Бубы из помойки.
– Все мы аватары [воплощения - А.Б.] одного и того же...

– Молчать, имен не называть!
– громыхнул голос из мегафона.
– Дом окружен милицией, больше двух не собираться, выходи по одному колонной по три,

равняйсь, смирно, всем лечь!

– Hу вот, глазки закрывай, баю-бай!
– сказал Бог. Перевернулся на другой глаз и захрапел. Или захрипел. Hо есть ли разница?