— Расти, Май!

— Цвети, Май!

— Да здравствует Май Пионерский!

На этом торжественная пионерская линейка окончилась. И наступил страшноватый момент, когда Игорь наконец бросился в объятия своей мамаши.

И что же, растроганная до слез женщина не заметила никаких изъянов на лице своего детища! Обнимая и расцеловывая любимого сыночка, она старалась как-нибудь не задеть, не стронуть с места, не уронить его венок славы.

Мы воспользовались ее добротой до конца. Игорь даже обедал в дубовом венке. Она так и уехала, не заметив под глазом сына огромный синяк, мамаша, которая, бывало, сдувала с единственного сынка каждую пылинку! Даже как-то пропустила подсохшие царапины на животе, хотя Игорь сам похвалился ими.

Поистине велика материнская любовь к славе и почестям детей!

С толстушкой Раей все обошлось еще лучше. Ее отец весьма остался доволен. Дочку он нашел посвежевшей, более оживленной, чем прежде, и ничуть не удивился, что она разгуливала с ним под руку в хитоне из простыни, показывая старинный парк. Он думал, что так и нужно. Пионерская символика… Ему и в голову не пришло, что мы этим нарядом из обыкновенной простыни скрыли ее необыкновенные болячки.

Все родители были в восторге от показательного шалаша. Впрочем, большинству понравились и самые обыкновенные. И после обеда папы и мамы отлично отдохнули в них на свежем сене, которое мы заранее накосили и насушили.

Но окончательно сразила родителей наша громадная щука. Уху из нее варили люди, понимающие толк: отец Вани Шарикова— «доктор паровозов», оказавшийся заядлым рыбаком, и мать Кости Котова. Она явилась в лагерь одетая нарядней всех. И принесла пирог— здоровенный, как полено, пышный, сдобный, с мясной начинкой. И была единственной мамой, предложившей его в общий котел.

В восторге от лагеря были молодые тетки Кати-беленькой, белошвейки. Забыв, что они тетки, девушки вприпрыжку носились по лужайке, купались, собирали букеты полевых цветов и так заразительно визжали, что заглушали все голоса. А к вечеру у них покраснели обожженные солнцем руки и плечи, поднялась температура, разболелись головы, и нам пришлось их уложить в тень и лечить, намазав покрасневшую кожу сметаной.

Слабенькие были эти городские создания, тоненькие, с какими-то прозрачными телами, словно сделанными из стеарина.

Придирчивей других была мамаша Риты, вагоновожатая. Ей казалось, что Рита ее похудела. Она меня допрашивала: почему все ребята поцарапанные?

Но и она смягчилась, когда вечером все родители уселись у костра и стали петь песни. Голос у нее оказался сильней всех. В паре с мамашей Кости Котова они перепели столько старинных песен, что даже охрипли.

Все шло отлично, не подвел нас даже Васька. Он явился к нам нарядный, как на праздник, охотно поедал всевозможные угощения, но по-прежнему смущал ребят своим странным восприятием жизни.

— Родителев-то у вас сколько, а? — завистливо говорил Васька. — У которых и по двое… еще и дома остались…

Богато!

— Чего же тут богатого, обыкновенно.

— А у меня вот совсем нет ни одного родителя. Обыкновенно? Не, опять неравенство. Вы передо мной богачи, а еще кулаков браните.

— Ну, как же ты не понимаешь, Вася, кулаки— это эксплуататоры, а мы…

— Ну да, у них всего больше, чем у других. А у вас вот родителев больше, чем у меня… Выходит, я бедняк, а вы— кулаки!

У ребят слезы выступили от обиды, что он так нелепо переиначивает их слова и они не могут его переубедить.

— Ну ладно уж, — снисходительно говорил Васька, — так оно было и так будет… Так уж на свете заведено. От бога… Вот помрем, на том свете будем все равны!

Ушел он ублаженный, с карманами, набитыми до отказа конфетами, печеньем и прочей снедью.

…Когда ребята отправились спать, родители долго еще не расходились от костра. То разговаривали о будущем своих детей, то пели песни. У костра, над рекой, почему-то всем поется.

И вот интересно: не мне пришлось их уговаривать оставить детей еще на недельку— они уговаривали меня подольше пожить с пионерами в лагере. И доказывали, что именно так и нужно: в шалашах, на природе, чтобы закалялись. Чтобы всё могли сделать сами: и жилье построить, и костер развести, и еды добыть.

— Такие ребята нигде не пропадут!

— Действительно, будут пионеры!

— Ценить будут кусок хлеба!

На этом сходились все. И если кто говорил, что дети похудели, а не поправились, тут же раздавался хор голосов:

— А что же им, жиры, что ли, нагонять?

— Пионеры не курортники.

— Здоровье не в толщине!

«Доктор паровозов» был счастлив, что его Ваня вместе с Костей сумели добыть для лагеря сметаны починкой и пайкой кастрюль, чайников и всякой посуды.

— Тут важно, — говорил он, — что они не для себя, а для всех старались. В этом смысл-то!

Особое восхищение у всех пап и мам вызвала история Мая-приемыша. Всем было приятно, что их дети добрые, отзывчивые. Если в будущем все будут такими, тогда никому никакое горе, никакая беда не страшны.